Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга вторая

Она была хороша, пылка и покорна всем его желаниям – и в полумраке спальни, освещенной лишь бледной полосочкой лунного света, разыгрались сцены, способные, пожалуй, удручить почтенного г-на Бонасье, несмотря на высказанное им самим неосмотрительное желание смириться с наличием у молодой жены любовника, чем если бы она и далее участвовала в политических заговорах. Подобные пожелания высказываются лишь для красного словца, а на деле ввергают говорящего в уныние…

Однако то, о чем галантерейщик не знал, повредить его самочувствию, безусловно, не могло. И молодые люди со всем нерастраченным пылом долго предавались, быть может, и предосудительным, но, безусловно, естественным забавам, осуждаемым церковью и общественным мнением далеко не так яростно, как некоторые другие, свойственные, как выяснилось, и титулованным особам, и даже коронованным…

В прекрасной Констанции д’Артаньян нашел столь великолепную любовницу, что при одной мысли о завтрашнем расставании и путешествии на туманный остров к извечным врагам Франции становилось тягостно и уныло. И потому он продолжал атаки, пока этому не воспротивилась человеческая природа.

Они лежали, обнявшись, обессиленные и довольные, – и, весь во власти приятной усталости, гасконец подумал-таки трезво, что он, пожалуй, заслужит благодарность кардинала за столь неожиданную победу над коварным противником. Кое-какие подробности его высокопреосвященству нет нужды сообщать: монсеньёр как-никак – духовное лицо, и следует соблюдать по отношению к нему определенные условности, исключительно из благовоспитанности…

– Хотите вина, Шарль? – спросила Констанция, проворно зажигая лампу в изголовье постели.

– Честное слово, не хочется что-то, – сказал д’Артаньян, решив таким образом хотя бы в малости соблюсти воздержание. – Куда вы, останьтесь…

Однако Констанция выскользнула из постели и, одернув тончайший батистовый пеньюар, совсем было направилась в дальний угол спальни, к столику, где стояла пара бутылок…

«С каких это пор в спальню приносят вино заранее, еще не зная, пригодится ли оно?» —трезво подумал д’Артаньян, но тут же забыл об этом, всецело поглощенный достойным внимания зрелищем: стройная молодая красавица в тончайшем пеньюаре, озаренная ярким светом лампы, падавшим на нее так, что батист просвечивал, как прозрачнейшее богемское стекло…

Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара.

– Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина…

В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на ее тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно…

Молодая женщина рванулась всерьез.

Гасконец держал тонкую ткань крепко.

Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с ее плеч, открыв пленительное зрелище…

Пленительное?!

– Боже милостивый! – вскричал д’Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце.

На ее круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, – чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским – во Франции преступниц метят цветком лилии, – но это ничего не меняло…

Констанция обернулась к нему уже не как женщина – она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел ее плеч прежде, – даже тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи…

– Ах ты, мерзавец! – прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. – Надо ж тебе было…

Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д’Артаньяну – обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами.

Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур – он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое…

Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д’Артаньяна нащупала эфес шпаги – перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности – и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти.

– Я не виновата, – сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. – Надо ж было вам, Шарль… Ничего не поделаешь, придется вам умереть… Никто не должен этого видеть…

Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, – но д’Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к ее груди.