Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями

— Значит, так. — Траут потер ладонь об ладонь, с интересом глядя на свои руки. — Значит, так. То, что вы делали в графстве Розуотер, никак нельзя счесть безумием. Очень может быть, это был самый важный для нашего времени социальный эксперимент, ибо он в маленьком масштабе поднимал сложную проблему. Ее омерзительные последствия рано или поздно начнут ощущаться во всем мире, по мере появления все более совершенных машин. Проблема эта состоит в следующем: «Как любить людей, от которых нет никакой пользы?» Пройдет время, и почти никто из мужчин и женщин не станет нужен для выпуска товаров и продовольствия, для обслуживания, для создания новых машин. Не будут они нужны и для развития практических идей в области экономики, техники и даже медицины. Поэтому, если мы не найдем причин и возможностей ценить людей просто за то, что они люди, тогда в конце концов, как это уже не раз предлагалось, придется их просто уничтожить.

Американцев многие годы приучали ненавидеть всех, кто не хочет или не может работать, приучала ненавидеть за это даже самих себя. Этой вынужденной жестокостью мы обязаны нашим предкам-пионерам. Близится время, если оно уже не наступило, когда эта жестокость перестанет быть вынужденной, она станет просто жестокостью.

— Бедняк, если у него голова на плечах, еще и сейчас может выбраться из грязи, — заметил сенатор. — Так было и так будет еще тысячу лет.

— Возможно, возможно, — мягко согласился Траут. — Возможно, у него хватит мозгов на то, чтобы поселить своих потомков в такой утопии, как Писконтит, где, я уверен, духовное загнивание, глупость, тупость и бессердечие так же отвратительны, как нищета и болезни в округе Розуотер. Бедность сравнительно легкая болезнь даже для столь хрупкой американской души, а вот сознание собственной ненужности одинаково калечит и сильные и слабые души и убивает их ежечасно. Необходимо найти лечение.

* * *

— Ваша приверженность к добровольным пожарным дружинам, Элиот, тоже вполне разумна — ведь при первом сигнале тревоги они являют собой пример бескорыстия, подобного которому в нашей стране, пожалуй, не встретишь. Они кидаются на спасение любого живого существа и не подсчитывают, во сколько это обойдется. Стоит загореться самой жалкой лачуге самого жалкого человека в городе, и мы увидим, как его враги бросятся тушить огонь. А когда он будет ворошить пепел, стараясь отыскать остатки своих жалких пожитков, то утешать и жалеть его будет ни больше ни меньше как сам начальник пожарной дружины. — Траут распростер руки. — Только пожарные ценят других людей единственно за то, что те — люди. Это необычайная редкость. Так что с этого нам и надо брать пример.

— Бог мой! — воскликнул сенатор. — Да вы великий человек! Вам бы заниматься рекламой! Вы бы даже вывих челюсти живо превратили в благо для общества. Ума не приложу, что человек с вашими талантами делает в бюро по гашению премиальных талонов!

— Гасит талоны, — кротко ответил Траут.

— Мистер Траут, — спросил Элиот, — а что случилось с вашей бородой?

— Это было первым, о чем вы меня спросили.

— Скажите еще раз.

— Я голодал и был в растерянности. Мой приятель узнал об этом месте. Тогда я сбрил бороду и обратился в бюро. И вот результат — я получил работу.

— Да, с бородой они бы вас вряд ли взяли.

— Я бы сбрил ее, даже если б мне разрешили ее оставить.

— Почему?

— А вы представьте себе такое богохульство — Христос, штампующий талоны!

* * *

— Нет, что за умница этот Траут! — восхитился сенатор.

— Благодарю вас.

— Вот если б вы еще перестали утверждать, что вы социалист. Какой вы социалист! Вы — свободный предприниматель!

— Не по своей воле, поверьте.

Элиот с интересом следил за разговором этих двух занятных стариков. Траут ничуть не оскорбился, хотя Элиот считал, что вполне мог бы, когда сенатор предположил, что из него бы вышел отменный жулик, то есть агент по рекламе. Он явно любовался сенатором как ярким и совершенно гармоничном произведением искусства — не собирался ни спорить с ним, ни склонять его на свою сторону. А сенатор восхищался Траутом, считая его прожженным плутом, который может правдоподобно объяснить все на свете, и не догадывался, что тот в жизни ни разу не соврал.

— А какую политическую платформу вы могли бы сочинить, мистер Траут!

— Благодарю вас.

— У адвокатов мысль работает точно так же. Они изобретают великолепные объяснения для любой несуразицы. Но почему-то у них это никогда не звучит убедительно. У них это звучит как «Увертюра 1812 года», сыгранная на дудке. — Сенатор, сияя, откинулся на спинку скамейки. — Объясните теперь про другие номера, которые Элиот откалывал спьяну там, в Розуотере.

* * *

— Суд, — вставил Мак-Аллистер, — несомненно захочет узнать, какие выводы Элиот сделал из своих экспериментов.