Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями

— Я люблю вас, сукины дети, — сказал Элиот в Милфорде, — только вас я еще и читаю. Вы одни пишете о тех действительно дух захватывающих переменах, которые сейчас свершаются, вы одни настолько чокнутые, что понимаете: жизнь это путешествие в космосе, и притом не короткое — оно протянется биллионы и биллионы лет. У вас одних хватает пороху действительно болеть за будущее, одни вы действительно понимаете, что с нами делают машины, что с нами делают города, что с нами делают войны, что с нами делают великие простые идеи, чудовищные ошибки, просчеты, несчастные случаи и катастрофы. У вас одних хватает дурости страдать от беспредельности времени и пространства, от тайн, которые никому не дано разгадать, от того, что сейчас мы должны решить, чем будет наше космическое путешествие в ближайшие биллионы лет — раем или адом?

* * *

Элиот признал затем, что пишут научные фантасты хреново, но объявил, что это неважно. Он сказал, что они все равно поэты, раз куда лучше улавливают важные перемены, чем те, кто пишет хорошо.

— К черту этих талантливых пустобрехов — они только и знают, что старательно рассусоливают об огрызке чьей-нибудь ничтожно малой жизнишки. Надо писать о галактиках и вечности, о триллионах душ, которым еще суждено народиться.

— Жаль только, нет здесь Килгора Траута, — оказал Элиот, — я бы пожал ему руку и сказал, что он величайший писатель наших дней. Мне сейчас объяснили, что он не смог приехать, его, видите ли, не отпустили с работы. И какую же работу предоставило наше общество своему талантливейшему пророку? — Элиот задохнулся и несколько минут не мог заставить себя выговорить, как называется должность Траута: — Его облагодетельствовали постоянным местом в Хайенниском бюро по погашению премиальных талонов!

Он сказал правду. Траут, автор восьмидесяти семи книг в бумажных обложках, прозябал в бедности, и слышали о нем только те, кто интересовался научной фантастикой. Ему исполнилось шестьдесят шесть лет, когда Элиот так его нахваливал.

— Через десять тысяч лет, — предсказывал Элиот заплетающимся языком, — имена наших генералов и президентов будут забыты, и единственный наш современник, кто останется в памяти потомков, это автор

Так называлась книга Траута, и название это при ближайшем рассмотрении оказывалось знаменитым вопросом, который мучил Гамлета.

* * *

Мушари добросовестно отправился искать экземпляр этой книги, чтобы пополнить досье, заведенное на Элиота. Ни в одном приличном книжном магазине о Трауте никогда и не слыхивали. Поэтому Мушари решил попытать счастья в какой-то гнусной лавчонке. И здесь, среди самой развесистой порнографии, он отыскал потрепанные экземпляры всех книг, когда-либо сочиненных Траутом.

изданная по цене двадцать пять центов, обошлась ему в пять долларов — ровно столько же стоила здесь и «Кама Сутра» Витсаяны.

Мушари полистал «Кама Сутру» — давно уже запрещенное восточное руководство в искусстве и технике любви.

Ничего занятного в нем Мушари не увидел. Он никогда ни в чем не видел ничего занятного, поскольку навек похоронил себя в дебрях правоведения — науки, начисто чуждой всякой живости.

К тому же он был таким оболтусом, что вообразил, будто книжки Траута — очень грязные книжонки, раз они продаются в таком месте, так дорого и таким странным типам. Он не понимал, что Траута объединяет с порнографией не секс, а мечта о непостижимо щедром мире.

* * *

Так что Мушари чувствовал себя одураченным, продираясь сквозь эту блистательную прозу, — он пускал слюни в ожидании клубнички, а вместо этого получал сведения по автоматике. У Траута был любимый прием — он сначала описывал ни к черту не годное общество, вроде того, где жил сам, а в конце давал советы, как это общество исправить.

В  он запрограммировал такую Америку, где все делали машины, а людей брали на работу, только если у них было три, а то и больше ученых степени. Очень остро стояла там и проблема перенаселения.

Все серьезные болезни были искоренены. Поэтому смерть стала делом добровольным, и правительство, чтобы поощрить подобных добровольцев, выстроило на каждом перекрестке, бок о бок с кафе, крытыми апельсиновыми крышами, Павильоны благоустроенных самоубийств под сиреневыми крышами. К услугам посетителей в Павильонах были хорошенькие распорядительницы, стереофоническая музыка и четырнадцать способов безболезненно покончить с собой. В Павильонах самоубийств дело шло бойко — ведь многие не знали, чем заняться, куда себя девать, а кроме того, смерть считалась благородным, патриотическим поступком. Самоубийцы, к тому же, могли в соседней комнате бесплатно поесть — в последний раз в жизни. И так далее. Воображение у Траута было потрясающее.

Один из персонажей спросил у стюардессы в Павильоне самоубийств — как она считает, попадет ли он в рай? Она сказала, что, разумеется, попадет. Он спросил, увидит ли он бога. Она ответила:

— Конечно, милый.

Он тогда сказал:

— Хорошо бы! Хоть от него узнаю то, чего здесь никак понять не мог.

— Что же это? — спросила стюардесса-экзекутор, застегивая на нем ремни.