Да будет воля моя

Она качает головой. До сих пор она даже не знала, была ли у его матери вообще семья — хотя, конечно, никто не падает с неба. Однако в ее представлении эта пухленькая женщина была человеком без прошлого и будущего. Человеком, который существовал лишь для того, чтобы быть матерью Якоба и больше ничем. Деталью, которая нужна была только для вселенной Якоба, но не могла иметь ничего своего.

— Он пригласил меня, чтобы я там закончил школу.

Это неприятно удивляет ее — несмотря на все прошедшие годы, она чувствует укол в сердце.

— Этого ты мне никогда не рассказывал. Но почему?

— Чтобы не причинять тебе еще больше боли. Ты не могла поехать со мной, и с этим мне пришлось смириться. Я боялся, что ты будешь просить меня остаться здесь, как только мы заговорим об этом.

— Этого бы я никогда не сделала, — возражает Дерия. — Это же была твоя мечта.

Она знает, что врет, и он тоже это знает, поэтому Якоб пропускает ее слова мимо ушей.

— И я бы сдался, потому что я хотел всегда выполнять твои желания. Всегда. Я просто не мог по-другому.

Дерия представляет себе Якоба в виде духа из бутылки, порабощенного джинна, а саму себя — как избалованную принцессу. От этой картины ей становится противно. Тем более когда она понимает, что именно это было ее мечтой, когда она была совсем юной, — она хотела быть принцессой, одинокой прекрасной жестокой принцессой, у которой есть джинн в бутылке, и он появляется по первому ее желанию.

«Он разбил бутылку», — думает она, и в первый раз ей приходит в голову, что внезапное и болезненное окончание их отношений, возможно, имело и хорошие стороны. Кто знает, что могло бы случиться из них дальше.

— Да, я тогда была монстром, — говорит она и смеется, хотя, к сожалению, в этом нет ничего веселого.

Якоб лишь качает головой:

— Я тогда просто не дорос до тебя.

— И тебе пришлось сбежать на другой континент, чтобы удрать от меня. Расскажи мне об этом.

— Да нечего там рассказывать, — говорит он.

— Ну, давай.

— Что? — Он поворачивает руки ладонями кверху. Мелкий, но тем не менее резкий жест. — Нечего рассказывать. Ничего такого, что бы тебя интересовало.

— Ты же не имеешь ни малейшего понятия, что меня интересует! Ты интересуешь меня. Ты и твоя жизнь, а прежде всего каждая женщина, которая занимала мое место. Почему ты об этом не рассказываешь? Боишься ранить меня?

— Я пересек всю страну, — говорит он и вздыхает с чувством, — и видел каждый город, который там есть, но никогда не находил того, чего, собственно, искал.

— Ага. Ты сам не хочешь ранить себя. Но так дело не пойдет, Якоб. Так — не пойдет, не со мной. И что же ты искал? — допытывается она.

— Может быть, у меня был бы шанс найти, если бы я только знал, чего ищу.

— Значит, ты поэтому вернулся назад?

Тогда она была всего лишь девочкой. Ребенком, к тому же совершенно неправильно воспитанной. Представление о том, что Якоб за все эти годы не нашел того, что искал, потому что это могла дать ему лишь она одна, — от этого ей становится почти невыносимо сладко.

Он не отвечает: подходит официантка и забирает тарелки. Дерия отказывается от десерта, но еще бокал вина себе заказывает. Последний. Когда официантка приносит вино, она вызывающе смотрит на Якоба.

— Извини, — говорит он, — я забыл, о чем мы говорили.

— Ты хотел рассказать, почему вернулся в Германию. Вряд ли из-за погоды, потому что сейчас осень.

— Я рассказывал именно об этом? Для возвращения не было никакой особой причины. Я хотел приехать куда-нибудь, где бы мне не пришлось сразу же задумываться о том, куда ехать дальше. Разве нужна лучшая причина, чтобы вернуться домой?

Ей трудно представить себе, как в этом городе можно чувствовать себя как дома, если человек уже почувствовал, насколько велик мир. Для Дерии достаточно было один-единственный раз съездить в Берлин, чтобы в Дюссельдорфе уже на следующий день по возвращении наталкиваться на тесные границы и воспринимать город, как тюрьму. Как тюрьму, из которой она не решается вырваться, даже после того, как взломала дверь.

— И чем ты тут занимаешься?

Он удивленно смотрит на нее, словно вопрос был излишним.

— Ты работаешь в газете?

Кажется, что на душе у него стало легче.

— Ах, вот что ты имеешь в виду. Нет, пока что я отдыхаю. Какое-то время еще я могу себе это позволить. Честно говоря…

— Будь честным, — говорит она, когда он затягивает паузу.

— Я пишу нечто иное. Работаю над рукописью.

— Роман?

— Да. — Он смущенно проводит рукой по волосам. — Но не беспокойся, я точно не буду тебя нервировать просьбой «Прочти мою рукопись» или «Представь меня своему издателю».

— Да ведь ты же не новичок.

И они оба смеются.

Дерия думает, что ей бы очень хотелось почитать рукопись Якоба. Нет, он должен прочитать ей его вслух. Обнаженным в постели. Или на ковре. Да если уж на то пошло, пусть даже в том ржавом маленьком кабриолете с хлипкой крышей, на котором он тогда ездил. Но после всех этих лет его давно уже не существует. Она совершенно уверена, что машина давно заржавела, осталась только куча расплющенного железа и разорванных воспоминаний.