Да, были люди в иное время!

Завтрак был скудным. Порция надоевшей пшеничной каши, была в два раза меньше прежнего места заключения. Чай вообще похож на теплые помои. А черный хлеб имел твердость булыжника. В принципе все укладывается в рамки оказания угнетающего воздействия на арестованного. Главное – сломить человека, а потом он будет более податливым. Несмотря на свое хорошее здоровье, я не был уверен, что смогу очень долго протянуть в таких условиях. Отощаю, ослабею, чего доброго говорить правду начну. Надо, пока есть силы, решительно действовать.

Первый допрос следователь поручик Климов, начал с угроз и матерщины. Я проигнорировал его крик, и спокойно по-немецки ему сказал, что не понял ни одного его слова. Следователь несколько опешил, а потом выскочил в коридор. Вернулся в сопровождении двух крепких солдат и одного щуплого субъекта в студенческом мундире. Как потом оказалось, студента поручик взял в качестве переводчика.

Посыпались вопросы вперемешку с матерщиной. Климов не разговаривал, он орал. Я попытался давать ответы в прежней, спокойной манере, но видно мне достался неуравновешенный следователь. Он отдал команду солдатам дать мне в ухо. Совершенно неправильное и незаконное решение.

Первый солдат получил удар в кадык, а затем кулаком в висок. Второго от души приложил по причинному месту и коленом в голову, когда он начал оседать. Климова засветил кулаком прямо в лоб, он улегся рядом с подчиненными. Студенту хватило легкого удара по шее.

Быстро задвинул внутренний запор камеры, и начал связывать противников их же ремнями, затыкая рты кляпами из фуражек. Все проделал очень быстро, за дверью никакого шума не слышно, значит, никто не всполошился.

Похлопал по щекам студента, приводя в сознание. Юноша глядел на меня перепуганными глазами.

– Я не причиню тебе вреда, не бойся, – как можно спокойней сказал студенту по-немецки. – Ты арестант?

– Нет, – дрожащим голосом ответил парень. – Я прихожу сюда работать переводчиком, деньги на учебу нужны.

– Тогда сделаем так. Я тебя отпускаю, а ты со всех ног бежишь в контрразведку. Найди начальника, не ниже полковника, и приведи сюда. Скажешь, что у меня есть сведения государственной важности. Понял?

– Д-да-а.

– В камеру пусть не рвутся, у меня в руках поручик и солдаты. Попробуют взломать дверь, получат троих мертвецов. Все ясно?

– Да-да, конечно, как не понять – закивал головой студент, демонстрируя готовность выполнить поручение этого страшного человека.

– Учти, обманешь, я отсюда выйду, и примерно тебя накажу.

Выпроводив за дверь парня, проверил надежность запора. Снаружи его открыть невозможно. Ломать толстую, обитую железом дверь – дело хлопотное и долгое. Взорвать можно, но тогда пострадают в камере люди. Буду надеяться, что студенту поверят.

Буквально через десять минут в дверь попробовали стучать, с требованиями отворить. Пришлось пригрозить, что прибью следователя и солдат, если не уйдут, требовал полковника контрразведки. Поняли меня или нет, ведь говорил я по-немецки.

Долго ждал. Наверное, кто-то у кого-то что-то выяснял, а может, знакомились с протоколами моих допросов, но стук в дверь повторился примерно часа через три, по моим ощущениям.

– Отворяйте, здесь полковник Синицын, – донеслось из-за двери по-русски.

Ага, сейчас, я на такой фортель не покупаюсь.

Спустя минуту, я услышал голос студента, произнесшего фразу по-немецки.

– Полковник остается перед дверью, остальные отходят на десять шагов, в случае невыполнения моих требований, открываю огонь на поражение, – последовала моя команда. У поручика я наган уже изъял и проверил.

Некоторое время за дверью шушукались, я не мог разобрать слов. Затем послышались удаляющиеся неспешные шаги.

– Ваше требование выполнено, – прокричал студент.

Через смотровой глазок двери, я постарался убедиться в правдивости слов студента. Кроме человека в полковничьем мундире рядом никого не наблюдалось.

Тихо, чтобы не создавать шума, отодвинул запор. Правой рукой резко открыл дверь, левой поймал полковника за мундир, и втащил его в камеру. Засов занял прежнее место.

– Вы что себе позволяете? – взревел полковник.

– Извините за бестактность, Павел Иванович, по иному нельзя было, – спокойно сказал я по-русски, рассматривая злое лицо знакомого мне ротмистра Синицына, извините, уже полковника.

А язык-то родной, ты, Генрих, стал забывать, с трудом подбираешь некоторые слова, которые ранее из тебя лились как песня – с грустью быстро подумалось мне. Ох, ты, да и имечко-то свое назвал по легенде, а не данное родителями при рождении. Так вжился, с таким трудом и внутренними мучениями и, что, все – конец карьере разведчика? Нет, я еще послужу Отечеству. На незримом фронте.

– Извольте объясниться. Я с вами знакомство не водил.

– Я очень люблю свою Родину – мать.

– Не понял?

– Я очень люблю свою Родину – мать, – повторил я пароль. – Павел Иванович, произнесите отзыв.

– Мил человек, ваш пароль давно устарел. Отзыв на него звучал так: «Родина – мать ценит любовь своих детей».

– Давно устарел?

– Больше года назад. Давненько вы с родиной связи не имели.