Да здравствует фикус!

Дикция певцов, правда, оставляла желать лучшего; текст звучал, булькая со дна выпитого пивного моря. Сразу виделись налитые багрянцем лица сорвавших хороший куш водопроводчиков. Но пели мастера иного ремесла. В баре имелась задняя комната, где собирались для своих секретных совещаний крутые парни, и, несомненно, это громыхал праздник «быков». Видимо, чествуют своего Главного Парнокопытного, или как там у них. Гордон заколебался: в бар, а может, в общий зал? В баре бутылочное, в зале разливное – лучше в зал! Он пошел к другой двери, следом не совсем членораздельно неслось:

По кругу пей,

По кругу, хэй!

За ‘ссех нас и за ‘рруга!

На мгновение его охватила страшная слабость. Устал, оголодал, измаялся. Ясно представилась жвачно-животная пирушка: пылающий камин, огромный сверкающий стол, по стенам бычьи фотопортреты. Поскольку пение вдруг смолкло, увиделось, как два десятка здоровенных багровых морд разом ткнулись в большие кружки. Пошарив в кармане, Гордон удостоверился, что злосчастный трехпенсовик на месте. Ну что? В набитом общем зале кто будет на тебя смотреть? Хлопни «везунчик» на стойку с развеселым видом, вот, мол, «ха-ха, сберег рождественское счастье!». Все вокруг посмеются твоей шутке. Язык во рту шевельнулся, будто уже влажнея пивной пеной. Гордон потрогал пальцами ребро монетки, не решаясь. Вдруг быки вновь грянули:

По кругу пей,

По кругу, хэй!

За ‘рруга доррого-ого!

Гордон вернулся к бару. Матовое окно к тому же изнутри запотело, но сбоку оставался узенький просвет, и можно было заглянуть. Да, вон он, Флаксман.

Переполненный салон бара, как любое помещение, когда смотришь на него в окно с улицы, выглядел несказанно прекрасным. За каминной решеткой сверкал огонь, играя и осыпая бликами полировку медных плевательниц. Казалось, даже сквозь стекло бьет ароматом пива. Флаксман сидел у стойки с двумя нахальными дружками из породы не в меру бойких страховых агентов. Небрежно облокотясь, нога на перекладине, в руке полосатый бокал пива, «дородный малый» заигрывал со смазливенькой белокурой барменшей. Та стояла позади стойки на стуле, расставляла по стеллажу бутылки пива и смеялась через плечо. Не слыша слов, понять сюжет было нетрудно: Флаксман потрясающе сострил, дружки загоготали – блондиночка, смущенно и восхищенно хихикая, вильнула круглой попкой.

Сердце Гордона заныло. Там, только бы оказаться там! Посидеть в компании, выпить, покурить, поболтать, пофлиртовать с девчонкой! А почему нет? Взять взаймы шиллинг у Флаксмана, с ним это просто. Пробасит на свой лад: «Хохо, парнишка! Как жизнь? Валяй сюда. Что? Монету? Да хватай две, на-ка, лови!» – и пустит пару шиллингов по скользкому прилавку. Флаксман вообще-то малый неплохой.

Гордон взялся за дверь. Вот он уже слегка толкнул ее. Навстречу пахнуло теплом, пивом и табаком – знакомый живительный запах. Однако, едва почувствовав его, нервы не выдержали. Нет! Нельзя. Гордон плотно притворил дверь. Нельзя с четырьмя пенсами заходить в бар. Никогда никому не позволяй платить за твою выпивку! Первая заповедь для бедняка. Он торопливо отошел и ринулся в уличный сумрак.

За ‘рруга доррого-ого!

И за ‘ссех нас по кругу!

По кругу, хэй,

По кругу…

Постепенно слабеющие вдали голоса, растаявший зов пива. Гордон достал «везунчик» и с размаху зашвырнул в темноту.

Осталось только идти (кое-как плестись) к Виллоубед-роуд. Не то чтобы туда тянуло, но ноги просто подкашивались, а его мерзкая пещера была единственным в Лондоне местом, где он купил себе право сесть и отдохнуть. В прихожей, несмотря на все старания тихо пробраться, обмануть слух миссис Визбич не удалось – хозяйка, конечно же, успела метнуть свой обычный бдительный взгляд. Девять пробило лишь минут пять назад, и еще сохранялась возможность, попросив ужин, получить его. Но миссис Визбич оказала бы столь бесценную любезность со столь каменной физиономией, что предпочтительнее было лечь голодным.

Гордон стал подниматься и одолел уже половину марша, когда за спиной бухнул, отозвавшись екнувшей селезенкой, громкий двойной удар. Почта! А вдруг от Розмари?

Лязгнула наружная откидная створка почтовой прорези, и, с напряжением глотающей камбалу цапли, из щели на циновку вытолкнуло порцию писем. Сердце заколотилось. Конвертов шесть-семь. Хоть один-то для тебя? Хозяйка, как всегда, хищно бросилась на стук почтальона. Надо сказать, Гордону за два года еще ни разу не довелось самому поднять свое письмо. Ревниво прижав всю корреспонденцию к груди, миссис Визбич изучающе просматривала конверты. Судя по выражению ее лица, в каждом послании подозревались либо непристойная записка, либо реклама презервативов.

– Вам, мистер Комсток, – процедила она, вручая одно письмо.