Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник)

Официант просиял (за пробки от подобных вин ему шла особая премия), уловил, кто платит, и радостно – обращаясь уже исключительно к Гордону – затараторил, вставляя малопонятные, зато эффектные французские словечки:

– «Асти», сэр? Да, сэр. У нас лучшее «Асти»! Trées fin! Trées vif![18]

Грустно-встревоженные глаза Равелстона напрасно пытались поймать взгляд Гордона.

– Это что, из каких-то шипучих вин? – спросила Розмари.

– Шипучее, очень шипучее, мадам! Trées vif! Хоп! Как фонтан! – восторженно всплеснул ладонями толстяк официант.

– «Асти»! – приказал Гордон.

Равелстон сник: бутылка обойдется чуть не в десяток шиллингов. Гордон, словно не замечая, заговорил о Стендале, вспомнившемся по ассоциации с его герцогиней Сансевериной, чьи чувства «бурлили как асти». Тем временем на столе появилось «Асти» в ведерке со льдом (не по правилам, молча отметил Равелстон). Стрельнула пробка, пенистая струя хлынула в плоские широкие бокалы, и с первым же глотком все трое ощутили могучие чары вина. Розмари успокоилась, Равелстон перестал волноваться из-за нелепого мотовства, Гордон – надменно пыжиться. Ели тартинки с анчоусами, печеную лососину, жареного фазана под хлебным соусом, но в основном пили и говорили. И каким интеллектуальным блеском (очевидным, по крайней мере, им самим) искрилась их беседа! Говорили, естественно, о бесчеловечности нынешней жизни и нынешней культуры; о чем же еще говорить в наши дни? Как всегда – ах, только совсем иначе, с деньгами в кармане и уже несколько отвлеченно, – Гордон клеймил гиблую современность: пулеметы, кинофильмы, презервативы и воскресные газеты. Но обычной саднящей боли в голосе его не слышалось; милое дело – обличать гниющий мир, жуя деликатесы, попивая прекрасное вино. Все трое были умны, ироничны. Гордон просто блистал. С дерзкой отвагой автора, известного лишь домочадцам, сшибал авторитеты: Шоу, Джойс, Йейтс, Элиот, Хаксли, Льюис, Хемингуэй – парочка хлестких фраз и в мусор. О, если б можно было длить и длить этот восторг! И разумеется, сейчас ему казалась – можно. Розмари выпила один бокал, Равелстон пил второй, Гордон, допив третий, заметил, что на него поглядывает барышня за соседним столиком. Стройная, с прозрачной кожей, миндалевидными глазами – сразу видно, привыкла к роскоши, из культурных верхов. Интересуется, наверно, кто он такой. Необычайно воодушевившись, Гордон шутил, острил, причем действительно удачно. Деньги, деньги! Смазка и для колес, и для мозгов.

Однако со второй бутылкой волшебства поубавилось. Как-то сразу не задалось.

– Официант! – позвал Гордон. – Еще такая же бутылочка найдется?

– О да, сэр! Mais certainement, monsieur![19]

 – радостно кинулся официант.

Розмари, сдвинув брови, толкнула ногу Гордона под столом.

– Не надо, Гордон, хватит!

– Что «не надо»?

– Этой шипучки. Лучше другое вино.

– К дьяволу! Бутылку «Асти»!

– Да, сэр.

Внимательно разглядывая скатерть, Равелстон потер переносицу:

– Гордон, позвольте теперь мне заказать вино?

– К дьяволу! – повторил Гордон.

– Возьми хоть полбутылки, – попросила Розмари.

– Официант! Бутылку!

После этого веселье потускнело. Опять болтали и смеялись, но остроумие Гордона истощилось, барышня за соседним столиком отвернулась. Вторая бутылка почти всегда ошибка. Вино уже и пенилось меньше, и доставляло гораздо меньше удовольствия. Гордон почувствовал, что опьянел; вернее, достиг стадии полупьяно-полутрезвого баланса с характерным ощущением словно раздувшегося тела и утолстившихся пальцев. И хотя трезвая его половина сохраняла способность чутко слышать, отзываться, беседа стала утомлять. Стремясь загладить впечатление от неприятной сцены, Равелстон и Розмари с преувеличенным интересом схватились за Шекспира. Пошло длинное обсуждение «Гамлета». Розмари довольно искусно переводила зевоту в задумчивые вздохи. Трезвая половина Гордона вставляла какие-то замечания, но пьяная лишь наблюдала и наливалась гневом. Ныли, испортили ему весь вечер, чтоб их! А он хочет напиться и напьется! Из второй бутылки – Розмари вообще отказалась пить – Гордон выдул две трети. Но какой хмель с этой кислятины? Пива бы, пива пинтами, квартами! Здоровой мужской выпивки! Ладно, он еще наверстает. В конверте еще пятерик; найдется, что продуть.

В глубине зала часы с музыкой мелодично прозвонили десять.

– Ну что, отчаливаем? – сказал Гордон.

Глаза Равелстона умоляли разделить счет поровну. Гордон упорно не замечал.

– Идем в кафе «Империал»! – объявил он.

Счет (два фунта за еду, полтора за вино) уже не мог отрезвить. Самого счета Гордон никому, конечно, не показал, но при всех бросил на поднос четыре фунта с небрежным «сдачи не надо!». Кроме денег в конверте у него осталось шиллингов десять. Хмурый Равелстон помог надеть пальто несчастной Розмари, которую ужин, всего лишь ужин, за четыре фунта ошеломил и ужаснул. Их мрачность просто беси-ла Гордона. Разволновались! Нельзя, что ли, себе позволить? Еще вот пять фунтов в конверте. И он должен, обязан все растранжирить. Подчистую!

Внешне, однако, Гордон держался прилично и довольно смирно.