Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник)

Гордон вздрогнул. До него вдруг дошло, о чем они толкуют. «Ребенок»! Крохотный живой зародыш, растущий там, в ее утробе. Глаза их встретились, и промелькнул момент какой-то небывалой близости. Как будто их самих тайно связала невидимая пуповина. Нельзя, почувствовал Гордон, нельзя по-другому! Это будет, ну, святотатство, что ли. Кроме того, гнуснейшая деталька насчет пяти фунтов… Он мотнул головой:

– Без паники! Такую мерзость нельзя делать ни в коем случае.

– Мерзость-то мерзость, но я не могу без мужа завести ребенка.

– Ну, значит, будет тебе муж. Да я скорей дам руку себе отрубить, чем позволю тебе идти к…

Дзинь! Ввалилась компания: два прыщеватых олуха в дешевом ярком тряпье и хихикающая девчонка. Один из парней с некой развязной робостью спросил «че-нибудь такого, погорячей!». Гордон молча указал им на полки под табличкой «эротика». Несколько сотен книжек – названия типа «Тайны ночного Парижа» или «Тот, кому она верила», на замусоленных обложках распростертые полуголые красотки и стоящие рядом джентльмены в смокингах. Сами тексты, впрочем, были вполне невинны. Пока юнцы, перебирая книжки, шушукались и прыскали, а девчонка, жеманясь, повизгивала, Гордон злобно пялился в окно. Наконец болваны ушли.

Подойдя к Розмари, обняв сзади ее крепкие плечики, он положил ладонь ей на грудь. Приятно было ощущать упругость теплого тела, сознавая, что где-то глубоко внутри из его семени вызревает младенец. Она нежно погладила его руку, но не произнесла ни слова. Ждала.

– В качестве твоего супруга, – задумчиво сказал он, – я обязан обрести респектабельность.

– А ты способен? – возвращаясь к прежней своей шутливости, откликнулась она.

– Надо, разумеется, пойти на приличную службу. Вернусь в «Альбион». Возьмут, думаю.

Она чуть заметно встрепенулась. Очень надеялась услышать это, но, верная честной игре, не стала ни давить, ни прыгать от восторга.

– Я не прошу тебя идти туда, тут поступай как знаешь. Чтобы женился – да, хочу, из-за ребенка. А содержать меня не обязательно.

– Вот как? Что ж, предположим, я женюсь такой – нищий и неустроенный, и как ты будешь?

– Как-нибудь. Буду работать, сколько можно, а когда станет уже заметно, уеду, наверно, опять к родителям.

– Веселенькая будет встреча! Ты ж так мечтала, чтобы я вернулся в «Альбион»? Что, передумала?

– Отчасти. Ты, я знаю, ненавидишь всю эту служебную канитель. И винить тебя не хочу, у каждого своя жизнь.

Гордон помолчал.

– Итак, – после паузы заключил он, – все сводится к тому, что либо я женюсь и снова в «Альбион», либо ты идешь к мерзкому лекарю и он тебя кромсает.

Прямолинейность его слишком беспощадно обрисовала ситуацию. Розмари вскочила:

– Зачем ты так?

– Ну, так уж есть.

– Я совсем не для этого пришла, просто хотела ясности. А теперь вышло, что явилась играть на твоих чувствах, угрожая избавиться от ребенка. Какой-то свинский шантаж!

– Да не подозреваю я тебя в коварстве. Изложил факты, вот и все.

На лицо ее набежали морщины, брови нахмурились, но она поклялась себе держаться, не устраивать сцен. Родню ее Гордон никогда не видел, однако нетрудно представить, как она возвращается в свой городок с незаконным младенцем или, что ненамного лучше, замужем за супругом, неспособным кормить семью. Глядя вниз, Розмари готовилась принять честное решение.

– Ладно, нечего на тебя взваливать. В общем, хочешь – женись, не хочешь – не женись. Я все равно оставлю этого ребенка.

– Оставишь? Правда?

– Я решила.

Он обнял, прижал ее. Пальто Розмари было расстегнуто, и тело дышало такой нежностью.

Гордон вздохнул – он будет последним из кретинов, если даст ей уйти. Выбор? Держа ее в объятиях, ясно виделось – альтернативы невозможны.

– Сознайся, хочешь ведь, чтоб я вернулся в «Альбион»?

– Нет. Только если сам захочешь.

– Хочешь, хочешь! Естественно! Мечтаешь увидеть меня наконец во всем блеске солидности: на «хорошем месте», с четырьмя фунтами в неделю, с фикусом на окошке? А, мечтаешь?

– Ну хорошо – мечтаю! Хотела бы так, но совершенно не хочу принуждать. Мне тогда будет просто ужасно. Ты должен быть свободным.

– Абсолютно?

– Да.

– Понимаешь, о чем говоришь? Вот, может, уеду и брошу тебя с младенцем.

– Бросишь так бросишь. Ты свободен.

Вскоре она ушла. Предполагалось завтра встретиться для окончательных решений. Гордон остался размышлять. Полной уверенности в «Альбионе», конечно, нет, но, с другой стороны, если сам Эрскин обещал… Сосредоточиться не удавалось, клиенты осаждали как никогда. Только присядешь, очередная настырная бестолочь жаждет «эротику», «криминал», «любовную драму». Часов в шесть Гордон вдруг решительно погасил свет, вышел и запер дверь. Необходимо было побыть одному. Чизмен узнает – придет в ярость, может быть, даже выгонит. И хрен с ним!

Гордон пошел по Ламбет. Тихие сумерки, слякоть, тусклые фонари, крики лоточников. На ходу лучше думалось. Но как же, как? Или в «Альбион», или бросить Розмари – ничего другого. Тешить себя надеждами на «хорошее», но не столь гнусное место, напрасно. Кому нужны немолодые потрепанные типы? «Альбион» – единственный шанс.