Дайте точку опоры

У Модеста Петровича в жидкой сумеречи жестче, аскетичнее казалось худое лицо. Конструктор негромко разговаривал с Кравцовым. Василин обрадовался, когда, собираясь знакомить их, узнал, что они знают друг друга — обстоятельство немаловажное, оно облегчало задуманное предприятие: авось выдастся минута, они уединятся — конечно, после, между застольями. И тогда он… Словом, дайте срок! Кравцов был при всей форме: в защитной тужурке (шитые золотом «ветви» в петлицах ослепительно поблескивали), в галифе с огненными лампасами, в сапогах-бутылках — особенных, с высокими, конусом срезанными каблуками.

«Нет, шалите! Без командиров армии не бывать! — неожиданно подумал Василин, взглянув на них. — На одних умниках, инженерах не выедете! Командиры — всему голова…»

Да, он был всю жизнь командиром, и, что там ни говорите, это — искусство, и искусству этому надо тоже научиться. Иному и всей жизни не хватает, чтоб стать командиром. Видел он, Василин, таких! А он оставался командиром всегда, во всех ситуациях. И когда, будучи полуэскадронным, выручал от трибунала вахмистра Кравцова — не свалил, не сдрейфил, взял вину на себя, хотя сам не был прямо повинен в падеже четырех строевых лошадей; и когда на рубке лозы, секанув ухо любимцу Гордону, подал рапорт, перевелся в зенитчики; и позднее, когда, не жалея ни себя, ни красноармейцев, подтягивал зенитки вплотную, прямо под пулеметы дотов на линии Маннергейма; и когда, попав под бомбежку, с пробитой ногой опоздал на совещание к «самому Верховному», не подав вида, сослался на часы — подвели, мол, — и, не сморгнув глазом, сорвал их с руки, махнул за окно, стоило тому сказать: «Выбросьте ваши часы…»; и когда честно и открыто, но без ходких эпитетов в ту пору ему же написал о пушках с уткнувшимися в бетон стволами, хотя и ведал, чем все это пахло для Янова, председателя государственной комиссии, принявшей пушки на вооружение…

И стежки их с Яновым теперь вновь сошлись, и пушки те были вот его, Модеста Петровича, конструкции, и доработали после всю гидросистему, а Янова тогда с понижением — на периферию… Но он, Михаил Антонович, знал: и сейчас, если понадобится, будет отстаивать свою точку зрения, отстаивать где угодно, не только перед Яновым, но и в правительстве, в ЦК. А покуда…

Да, Васька, Васька Кравцов… вахмистр… А теперь вот приехал последним… Василин с уязвленным самолюбием вспомнил, как тот подкатил на машине, щелкнул каблуками перед Анной Лукиничной, а потом со вздохом озабоченности и усталости к нему: «Извините… Как видите, прямо, не заезжая домой, в форме». Но Василин понимал механику: бестия — иначе поступить не мог — последним, больно важная персона! Как же, Генштаб! Да и с формой — сапогами на высоких каблуках — уловка не новая. Кому-нибудь другому пусть пыль пускает в глаза, но не ему, Василину. В штатском, низенький, полноватый, с большими залысинами и редким хохолком темных волос, Кравцов не производил впечатления, не смотрелся бы, а в форме — кондер иной. И подборы на «бутылках», чтоб хоть на два сантиметра повыше. Так-то…

Кравцов сидел рядом с конструктором, тучный, серьезный, голова — поддутый крепко мяч, и будто боялся на секунду утратить словом ли, видом ли своим важность и солидность, какую ему подобает сохранять. «Вот циркач! — шумнул про себя Михаил Антонович. — И этот тоже… — перевел он взгляд на Модеста Петровича. — Недаром проигрывает Бутакову. Тот вон не сидит, гуляет, всем интересуется и… в обществе Лелечки. Профессорше остается только по пятам ходить — как бы чего не вышло».

В прихлынувших тайной ревности и зависти Михаил Антонович уже готов был бросить надоевшую игру в радушного хозяина и присоединиться к обществу Лелечки, благо голос профессора слышался позади рябин, где-то за стеной густого малинника, но в это время с асфальтированной дорожки к рябинам свернула очередная пара. Василин толком и не знал, кто эти гости, — кажется, тогда видел у профессора Бутакова: он же ведь всех пригласил на грибы. Блондинка — полная, манерная, круглолицая, тонкие каблуки ее черных лодочек вдавливались под грузом в асфальт. Муж плелся позади, невысокий, большеголовый, с цыплячьим желтым пушком волос на большой голове. Тоже, наверное, из этой плеяды умников. Василин скорее по инерции, чем по искреннему желанию, налил в фужеры боржоми, заученно выдавил комплимент. Блондинка, млея и розовея, напевным голосом протянула:

— Ах, благодарю!.. Замечательно! Холодный боржом! Обожаю! Я ведь недавно с Кавказа…

Долетел голос конструктора:

— А вот Михаил Антонович верит в чудеса…

Василин усмехнулся:

— Верю, точно! Но в те чудеса, какие делаю… — Он хотел сказать «делаю своими руками», но поправился: — Делаются человеческими руками.

На миг он ясно представил: там, в Кара-Суе, тридцатитонные махины ощетинились из окопов в небо стволами. Огненные смерчи выплескиваются из них с адовым грохотом… Любимые мгновения!

— Чудеса? Я верю в чудеса! — с детским восторгом подхватила блондинка. — Ах, Михаил Антонович, показали бы ваш участок!.. Мы тоже с мужем мечтаем о даче. Правда, пусик?