Далекая звезда

Я не могла спать ещё и поэтому. В голову сами собой лезли мысли о том, что прямо сейчас там — на улицах умирают люди, попавшие под обстрелы. От ран. Или погребённые под грудами камней в которые превратились их дома.

Каи уговаривал отвлечься, просил не думать о плохом. Я соглашалась, обещала попробовать, но ничего не могла с собой поделать. Мысли зачарованным хороводом крутились вокруг того, что мои соотечественники сейчас убивают своих соседей.

Я плохо представляла себе, как можно не думать о последствиях этого кошмара. И дело не в том, что будет со мной. Когда это станет возможно, полагаю, что всех терранцев выдворят с планеты и запретят даже приближаться к границе Иштара. Но это будет моей личной трагедией, перечеркнувшей счастливое будущее с любимым человеком. Для общества же в целом война откроет двери в завтрашний день, который окажется значительно хуже дня вчерашнего. Ведь будущее нации состоит из жизней миллионов людей, живущих сейчас.

Моя трагедия потонет в миллиардах разрушенных жизней. На войне убивают. Эту истину усвоить достаточно просто, когда люди умирают на твоих руках. Но пока я сталкивалась лишь с убитыми. Но ведь есть и убийцы.

Я не знаю, можно ли остаться человеком после того, как ты переступил черту и оборвал жизнь?

Те, кто пускает снаряды, убивая даже не солдат, а мирных граждан, среди которых так много детей.

Смогут и захотят ли они остановиться?

Насилии порождает насилие. А безнаказанное насилие породит тягу к нему. Человек — это такой зверь, которому не стоит пробовать крови. Те, кто сейчас убивает "врагов" заботливо указанных государством, завтра начнут до полусмерти избивать своих жен и детей.

Мы можем лишь надеяться, что так будут поступать не все. Но их будет, более, чем достаточно для того, чтобы морально искалечить целое поколение их детей.

Бывают времена, когда живые завидуют мертвым.

Но, боюсь, нас ждет время, когда сыновья и дочери терранцев, так называемых, «героев» этой войны, что выжили и вернулись к своим семьям, будут завидовать тем, чьи отцы мертвы. Потому, что мертвецы не напиваются и не стремятся выместить свою злость на тех, кто попал под руку.

В иштарцах же война, наверняка, поднимет на поверхность желание отомстить за смерти своих близких и пережитый страх. Кому и как они начнут мстить, пока непонятно. Но не исключено, что всем, до кого дотянутся.

Это стремление я уже вижу в людях, они хотят мне навредить. Некоторые сами замирали с занесённой для удара рукой, не решаясь нанести удар. Некоторых перехватывал Каи уводя из госпиталя. А потом говорил, что это состояние аффекта, что они потеряли детей и отчаянье затмило им разум.

И я делаю вид, что верю. Хотя на самом деле мне все равно. Нет, мне понятны причины их поведения. Но сама попытка мне навредить не вызывает даже намека на эмоции. Ну, ударят. И что с того? Я не боюсь боли. Убьют? Так же, не пугает. Скорее даже наоборот.

Если я умру, все, наконец, закончится.

— Поговори со мной, — просит Каи, и всякий раз ответом ему является мое молчание.

На слова нет сил. Все они уходят на ту имитацию жизни, которую от меня ждут, хотя мне хочется лечь на холодные плиты, которыми устлан пол всей станции, закрыть глаза и никогда не открывать.

Ком в горле лишал голоса и заставлял задыхаться. Или я задыхалась от того, что воздух в убежище стал тяжёлым и спёртым? Вентиляцию пришлось отключить. Иначе начинались перебои со светом и работой медицинского оборудования.

Кажется, что, если произнесу хотя бы слово, оно разобьёт плотину моего самообладания и я сорвусь. Отчаянье вырвется на свободу, увлекая туда откуда не возвращаются. А мне нужно держаться. Не для себя. Ради Каи, который смотрит на меня как на сокровище, которое норовит выскользнуть из рук и спрятаться среди обломков его прежней жизни.

И ради тех, кому я могу помочь. Если не вылечить, то хотя бы сделать так, чтобы не было заражения крови или некроза тканей, чтобы они не гнили заживо. Это уже не так мало, если подумать. Медицинское оборудование без врача — груда дорогостоящего, но совершенно бесполезного хлама. А я единственный медик здесь. Само мое присутствие рядом с ранеными их успокаивает. Обход, который я произвожу три раза в сутки, перевязки и инъекции — это те ритуалы, которые дают нам иллюзию того, что все под контролем.

Но даже иллюзия этого помогает им верить в то, что кошмар последних дней когда-нибудь кончится и они вернутся к нормальной жизни.

Им, но не мне. Мой личный кошмар не имел обозримого конца.

Мысли о том, что я хочу умереть засели в моей голове и не желали уходить, заслоняя мир вокруг.

Я просыпалась и засыпала в плену навязчивых мыслей о том, как же чудесно было бы умереть. Ведь в смерти нет ничего. Нет боли, страха и бесконечного ужаса, которым видится будущее. Есть покой к которому так стремится моя душа.