Далекая звезда

— Это печально, что ребёнок столкнулся с ситуацией, когда мать не смогла его защитить. Но, учитывая особенности его внешности, нужно понимать. Люди не всегда будут к нему добры.

— О, поверьте, Миз Резник, он это прекрасно понимает. И поэтому та́к реагирует на незнакомцев.

Как-то комментировать внушение мне вины, я не стала. Эта особа, судя по всему, из тех, кто считает, что объект нападения виноват в произошедшем даже больше, чем тот, кто на него напал.

Не так была одета.

Не то сказала.

Не там гуляла.

Ярко красилась.

Громко разговаривала.

Вела себя слишком уверенно.

Вела себя слишком неуверенно.

Список, оправдывающий агрессора и перекладывающий ответственность за совершённое насилие на жертву можно продолжать бесконечно.

Это весьма распространённая практика на Терре. Одна из важных "скреп". Стоит в одном ряду с ксенофобией, гомофобией и ярой ненавистью ко всем, кто не укладывается в "традиционные ценности".

Я не думаю, что в это на полном серьёзе верят все. Таких людей даже не большинство. Вот только даже двадцать процентов от населения планеты — это очень много.

А развивающий центр надо бы поменять. И слова последние воспитательницы меня в этом убеждают окончательно.

— Вы здесь, чтобы мы привили вашему сыну качества, необходимые для успешной социализации. Его поведение раздражает людей. Ему нужно научиться вести себя менее вызывающе. А вы должны исполнять наши рекомендации. Если хотите ему добра.

Глава 34

Астрид Эрден

Я усадила Альтера в детское кресло и села за руль. А потом мы поехали за Рори.

Кар была моим недавним приобретением. И вызывал у меня смешанные чувства. С одной стороны это экономит время, с другой — мне страшно. Я боюсь. Мне не понятно, что в этом хорошего. Аврора мечтает о том времени, когда сможет водить. А я бы с удовольствием от этого отказалась. Но как успеть везде без кара, пока не представляю.

И это даже с учётом моей частичной занятости на работе.

Нет, я хотела выйти на полный день. И даже сделала это. На начальных сроках беременности. Мне нравилась работа в отделении неотложной помощи.

После родов я планировала найти няню.

Но вмешался доктор Ван — мой начальник. Он решил, что гениальный педиатр — это хорошо. Ему хотелось, чтобы я продолжила у него работать. Но от него требовали предоставить в ведение военных хирургов, способных возвращать в строй, раненых солдат. Среди его подчинённых было много хороших врачей. Вот только, тех, кого можно было откомандировать, он уже отдал.

Я никогда не думала о том, что со мной будут обращаться так. Но оказывается, если государство считает, что в этом есть необходимость, во время стихийный бедствий, эпидемий, войны или, как в нашем случае, специальной операции, врача можно лишить гражданских прав. Можно оторвать от семьи, привычной работы и отправить в госпитали на передовую — латать солдат.

И доктор Ван придумал отличный, на его взгляд, план. Перевести меня на частичную занятость до родов. Заставить пройти переквалификацию в освободившееся время. После родов мне полагалось двенадцать недель больничного. По завершении которого меня можно будет направить на одну из военных баз. Потому что за второе обучение нужно или платить заранее, или идти работать по распределению. А меня, точно, распределят военный госпиталь. На неопределенный период времени.

Судьба моего ребенка его не интересовала. Временные опекуны. Приют. Кому, вообще, есть дело до какого-то ребенка, когда великой терранской нации требуется орудие, призванное победить подлого врага?

Я сказала, что не стану учиться.

Мне пригрозили лишением лицензии.

Пришлось действовать решительно и жёстко. Мне очень повезло, что в этот момент со мной были Пол и Полин.

Они отозвали согласие на полную занятость для меня. Чтобы я не могла одновременно учиться и работать.

Мне оставалось лишь завалить тест для поступления. Ну, не совсем завалить, конечно. Но впечатляющими результаты назвать было сложно. Минимальный проходной бал был шестьдесят, максимальный — сто. У меня он оказался шестьдесят один.

А потом около сотни родителей, ожидающих программу восстановления для своих детей, получили трогательное письмо о том, как бы я хотела им помочь, но бюрократы, которым плевать на детские жизни, заставляют меня бросить педиатрию — дело всей моей жизни, чтобы лечить взрослых. Точнее, даже не так. Меня вынуждают оставить мою любимую работу и моих пациентов, чтобы я вернулась к обучению, которое будет длиться четыре года. Чтобы я в дальнейшем лечила взрослых, а не малышей.

Это, кстати, ложью не было. Стандартная программа переобучения рассчитана именно на такой срок. Два года — обучение, год — практика под постоянным контролем наставника, где контролируется каждый шаг ординатора. А ещё год — практика, где куратор лишь оценивает проделанную работу и даёт обратную связь.

В теории, врач-педиатр мог бы пройти переквалификацию за шесть месяцев. Потому что ребёнок с медицинской и юридической точки зрения остаётся ребенком до двадцати одного года. Но физиологически двадцатилетний пациент — тот же взрослый.