Далекие огни

Возвратясь к месту повреждения, Фома Гаврилович быстро принялся за работу. Все время прислушиваясь, не идет ли поезд, он вывинтил старые изношенные болты, приладил новую накладку. Невыносимо трудно и даже невозможно казалось сначала выпрямить ударами молотка сдвинутый с места рельс, привинтить болты…

И все же Фома Гаврилович осилил рельс. Он еще раз налег всем туловищем на ключ, крепче прижал гайки. Пот лился с него ручьями. Он задыхался.

И в это время, когда все уже было закончено, вдали, быстро приближаясь, запрыгал свет одинокого фонаря. К Фоме Гавриловичу кто-то бежал…

Прошло минуты три, и из снежной мглы вынырнула неуклюжая, белая от снега фигура. Фома Гаврилович направил навстречу ей свет фонаря и узнал Макара Бочарова.

— Кто тут? Ты что делаешь? — запыхавшись, выкрикнул Макар.

Узнав Дементьева, он отшатнулся; злые глаза его изумленно расширились.

— Фома Дементьев? Ты?

— Да, я…

— Зачем ты тут? Что ты тут делаешь?

— Твои огрехи поправляю, Бочаров, — ответил спокойно Фома Гаврилович. — Ходишь ты, ходишь, а ничего толком не видишь. Накладка лопнула и рельс загнуло и, видать, не нынче… Вот и поправил. Гляди.

Фома Гаврилович осветил стык, постучал молотком по новой накладке. На миг освещенное фонарем заросшее лицо Макара исказилось от злости и досады…

— Кто тебя просил? — вдруг яростно захрипел он. — Ты ведь уже не на должности… Зачем ходишь?

Он наклонился к Дементьеву, поднес к самому лицу его колеблющийся свет фонаря.

— Ты… Зачем ты, а? Без тебя я не знаю, что нужно? Кто тебе велел? У-у… сволочь!

Когда он шагнул в темноту, Фома Гаврилович левой рукой схватил его за воротник тулупа.

Он замахнулся фонарем, но Фома Гаврилович успел придержать его руку…

— Что ты, Макар? Тебя же выручил из беды. Поезд спас…

Бочаров завопил еще громче:

— А-а!.. Вон ты как!.. Ладно… Все едино сживу с будки! Я скажу мастеру, жандармам, что ты нарочно развинтил рельс Ага, ага!.. С фонарем, с ключом. Что тебе надо?! А? Забастовщикам помогать? Ага! Ладно!

Эти слова точно оглушили Фому Гавриловича своей неожиданностью и нелепостью. Слепая злость поднялась в его груди.

Макар был похож на сумасшедшего; он еще что-то кричал его крику вторил дикий свист ветра, плясали вокруг снежные вихри…

— Стой! Кляузник! Собачья смерть!

Не имея больше сил противиться гневу, он ударил Макара кулаком по затылку, сбил с него шапку. Бочаров был намного ниже и слабее Дементьева. Он крутнулся волчком, упал на колени. Фонарь звякнул о рельс, но не разбился, не потух. Вскочив, Бочаров побежал прочь, размахивая фонарем и крича:

— Караул!.. Убивают!..

Все происходило, как во сне, и гудящая проводами тьма бешеное кружение бурана казались обрывками бреда.

Фома Гаврилович вдруг вспомнил: надо было снять петарды — ведь неисправность пути устранена. Он бросился бежать путаясь в полах тулупа и спотыкаясь. Едва успел он снять петарды, как загудел вдали поезд, тускло заблестели во мгле горящие глаза паровоза.

Фома Гаврилович по привычке (он мог этого и не делать) остановился в сторонке, поднял фонарь.

Мимо, грохоча и клубя за собой снежную пыль, промчался короткий, темный, без огней в вагонах, состав.

Фома Гаврилович понемногу успокоился, не торопясь возвращался домой. Он шел по другой, четной, колее и с той же тщательностью и неторопливостью осматривал рельсы и шпалы. Негодование и презрение к Бочарову не оставляли его. Он был уверен, что Макар осуществит свою угрозу, но он почему-то не боялся этого.

Снег поредел, но ветер дул в спину с прежней силой. Белизна степи несколько рассеивала мрак. Где-то вдали, покачиваясь вспыхивала и гасла искорка бочаровского фонаря…

Фома Гаврилович подходил к будке. Сознание выполненного долга успокаивало его. Значит, он еще годен на что-нибудь. И левая рука его не так слаба, как он думал. И глава видят еще не плохо… Никто не помешает ему выходить по ночам на осмотр пути, никому, никогда не уступит он своего места…

Фома Гаврилович отряхнулся от снега, направился в будку.

Едва взялся он за ручку двери, как со стороны переезда послышались чьи-то торопливые шаги. Дементьев обернулся. К нему, хрипло, загнанно дыша, подбегал человек. Фома Гаврилович поднял фонарь. Перед ним стоял молодой парень, бледный, задыхающийся — весь в снегу. Он был без шапки; мокрые черные волосы беспорядочно свисали на исцарапанный кровоточащий лоб. Темные глаза, в которых, несмотря на страшную усталость, неуловимо переливалось молодцеватое удальство, смотрели на Фому Гавриловича настороженно, недоверчиво и в то же время требовательно. Штаны на коленях были все в клочьях, и в дырах виднелось разодранное, в кровавых ссадинах тело.

— Ты кто таков? — строго спросил Фома Гаврилович.

— Опусти фонарь, папаша, и не бойся, — прерывисто дыша, сказал парень и вытер рукавом мокрое лицо.

— Я-то не боюсь, а тебя, видать, напугали здорово.

— Тише, за мной следят жандармы… Я сейчас сиганул с поезда и здорово зашибся. Бежать дальше невмочь. Если ты, дядя, человек, а не собака, схорони меня где-нибудь, только живей…