Далекие огни

— Как куда? Известно… Мешает он тут жандармам. Эх, ты, шкет… Дядя Федя — это, брат, старый жандармский знакомый…

XXII

На четвертый день своего заключения вечером Володя стоял, по обыкновению, у окна камеры. Осеннее солнце спускалось за крыши станционных строений. Над дебаркадером кружилась пестрая стая голубей. Иногда они садились на черную от копоти крышу и снова взлетали, вспугнутые паровозным свистком.

Володе было приятно следить за их вольным полетом. Он напоминал о том времени, когда у Володи не было никаких забот.

Завизжала дверь камеры. Трубный голос раздался за его спиной.

— Дементьев, собирайся!

Володя обернулся. Заломайко заслонив собой всю дверь, широко расставил ноги и накручивал черные усы.

— Марш за мной!

— Ну, шкетик, прощай! — грустно улыбаясь, протянул Володе руку Софрик. — Когда-нибудь увидимся.

Ладонь у помощника машиниста была такая большая, что Володе пришлось пожать ее обеими руками.

— До свиданья, Софрик. Желаю тебе…

Ему хотелось сказать что-нибудь хорошее, душевное, но нужных слов не находилось.

Софрик махнул рукой. Заломайко крикнул:

— Шо там за разговоры, Дементьев? Выходи поживей!

Володя еще раз приветливо кивнул всем арестованным, вышел из кордегардии.

— Куда вы меня? — спросил он.

— Туда, куда нужно, молокосос. Вот заведу в карцер да всыплю нагайкой так, шоб ты помнил. Я же тебе сказал, сволочная дытына, щоб ты с Ковригиным никаких делов не имел… А ты меня послухал? — гудел Заломайко, пропуская вперед Володю и тяжело ступая по винтовой лестнице.

Странное безразличие овладело Володей. Угроза жандарма не испугала его, а только вызвала тупую тоску. Голова кружилась. Голодный режим кордегардии не прошел даром.

Вышли на улицу. Густой и холодный воздух октябрьского вечера ударил Володе в лицо. Пахло прелыми листьями, дождем.

— Дяденька жандарм, передайте, пожалуйста, матери на будку, что я арестованный, а то она будет беспокоиться, — сказал Володя.

— Ладно, ладно… Тоже мне арестованный… Сниму вот штаны…

В голосе Заломайко Володя уловил добродушные отеческие нотки.

— Ты мне «Искру божию» Салиаса прочитал? — спросил жандарм, очевидно, мирно настроенный.

— Обязательно прочитаю. Только отпустите домой. Все, что вы мне велели, все прочитаю.

— Ну, смотри… А штукенциями всякими в ящиках брось заниматься. Знаешь, шо бывает в этих ящиках? Фитилек, коробочка… Серничок запалил и пфу! — станции этой нету… А ты не посмотрел и взял. Тоже голова… Парнишка башковитый, а юрундой занимаешься.

— Я больше не буду, — кротко пообещал Володя.

Беседуя так, Заломайко и Володя скоро очутились у входа в кабинет ротмистра.

— Иди, Дементьев, — наставительно и благодушно напутствовал жандарм. — Только начальнику не бреши. Боже тебя упаси! Ежели его высокоблагородия будет про учителя спрашивать, кажи прямо всю правду.

— Ладно, дяденька.

— Да не «ладно», а «слушаюсь» и не «дяденька», а господин жандармский старший унтер-офицер. По чину должен обращение иметь. А еще книжки читаешь… Ну, пшел…

И Заломайко легонько втолкнул Володю в кабинет ротмистра.

Глубоко утонув в кресле, Дубинский курил папиросу, плавая в волнах душистого дыма. Он показался Володе величественным. Голубой мундир его с кручеными аксельбантами, круглыми, отороченными золотистой канвой эполетами и сверкающими пуговицами напоминал красочные олеографии с изображениями генералов.

В кабинете стоял слабый запах вербены… Белые тонкие перчатки небрежно покоились на краю стола.

— Ну-с, молодой человек, вы свободны. Что вы на это скажете? — послышался неожиданно мягкий голос ротмистра.

Володя молчал, изумленно смотрел на Дубинского. Тот выпустил из-под усов тонкую струйку дыма, заговорил, растягивая слова:

— Первое знакомство должно послужить тебе на пользу, Дементьев. Не так ли? Мм… э… Ты теперь служащий на железной дороге. Вся твоя жизнь будет отражаться вот здесь, как в зеркале, — он похлопал рукой по папке жандармских дел. — Чтобы ты ни сделал, куда бы ни шагнул, нам будет известно… Понятно, молодой человек?

— Понятно, — чуть слышно проговорил Володя.

— Ты будешь честно служить, не так ли? Ты всегда будешь слушать начальников и не слушать тех, кто станет призывать тебя к неповиновению старшим… Мм… Ты еще молод, доверчив и глуп. М-да… Связь с крамольником, в которой мы вовремя тебя уличили, возникла бессознательно… Н-ну-с… он — учитель, ты — школьник… уроки, книги, именной подарок — это не так страшно… Но в будущем… Мм… В будущем надо осторожней… Такие, как Ковригин, выступают против священных основ, государственного строя… Против монарха… Ну, ты понимаешь. Ты читаешь книги, учился в казенной школе… Говорят, что ты хотел даже в гимназию? Правда это?

— Правда…

— Мм… да… любопытно. Что ж, голубчик, можешь идти… Ступай.

Дубинский махнул рукой.

— Ваше высокоблагородие, верните мне шкатулку. Это — подарок… — осмелился напомнить Володя.

— Что? Шкатулку? Этого нельзя… Иди…