Далеко на севере

И провожали меня до полуторки совсем так же, как маму Флеровскую. Дольше всех расстроен Шурик.

И Тася тоже плачет.

А на развилке нашу полуторку остановил один человек. Милый, милый один человек… Хоть мы и условились, что вы будете поджидать меня на развилке, но все-таки я ужасно волновалась, пока не увидела вас возле нашей машины.

Теперь, после всех приключений, я и не помню, о чем мы говорили тогда. Но о чем-то говорили и поцеловались даже на глазах у изумленных зрителей и поклялись шепотом… Потом мы расстались.

Потом меня бросили в низинке у железнодорожного полотна. Потом я поехала на летучке и о ней хочу немного сказать.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ЛЕТУЧКЕ

Запишу, как мы чуть не попали в плен к финнам, и какие мы герон. Прямо-таки герон мон девчонки, молодцы девочки.

Летучка — это такой санитарный поезд, маленький и быстрый. Он должен всюду поспеть, везде побывать, всех раненых увезти, и все очень быстро. Вот случилось мне попасть в такую летучку. Раненых много, персонала мало. Прямо мы на части разрывались. И довольно темновато в вагонах, ступить некуда, раненые пить хотят, у одного повязка совсем промокла, другого перевернуть надо, вообще хлопот полон рот. Заправляла всеми нами сестра по фамилии Петрова, маленькая, беленькая, немножко шепелявая, энергичная. И младшие сестры Делябова и Холявина. И еще сестра Азарова. Все работали без устали, кроме начальника военврача, который был какой-то больной: его тошнило, он мерил температуру и не очень проявлял себя как начальник. А потом ему стало совсем плохо.

Вот едем, все идет нормально, поезд наш постукивает по рельсам, некоторые раненые угрелись, уснули, другие разговаривают понемножку, вообще летучка как летучка.

Вдруг тормозим, и так внезапно, что я едва не разбила лицо о стенку вагона.

И как-то сразу почувствовала неладное. И раненые забеспокон лись. Что такое?

Я к двери. Там уже Петрова. Спрашивает меня:

— Что слупилось?

В это время как засвистят пули. Мы назад в тамбур, Я говорю: «Ложитесь, Петрова».

Дальше не помню, как было но порядку. Только вижу, стреляют по вагонам по нашим, стекла летят, щепки, пыль, Потом взрыв, один, второй. Сильные довольно взрывы. И совсем темно стало. Лейтенант в темноте рядом со мной ругается:

— Сестра, — говорит, — меня в руку ранило. Что за безобразие!

И не пойму, шутит или серьезно.

Мне то, конечно, самой страшновато. Не хочется в плен попасть, я наслышалась, каково у них там. И думаю, смогу застрелиться или нет? Вот глупости-то. Папу вспомнила, всех вспомнила.

Такие воспоминания печальные, просто плакать захотелось. Неужели, думаю, умирать? Капитан Храмцов, где вы! Вы бы не испугались!

И слышу, как мой лейтенант говорит сердитым голосом:

— Вот что, сестра, запомните: спасение утопающих есть дело рук самих утопающих. Тут доброго дяди нет. Быстро на разведку. Я бы с вами пошел, да у меня ноги в гипсе, ничего не выйдет.

А финны слева как дадут еще очередь, как дадут, И такая меня злоба вдруг взяла, такая страшная злоба. Ах, думаю, гадины, видят же, что тут раненые, видят, какой тут поезд. Ну, ладно, думаю, попадешься мне, негодяй, я с тобой поговорю… Вдруг Петрова говорит:

— Девушка, я сейчас лазала, смотрела. Финнов много, но все они с левой стороны, а тут справа обрыв крутой, там никого нет. И вообще все это пустяки, раненые, не волнуйтесь, я перед вами за все отвечаю, ведите себя, как подобает бойцам Красной Армии.

И голосок у нее тоненький, шепелявит. Сейчас вспомнить смешно, а тогда было не до смеха.

Сестра Азарова ей отвечает, что надо послать санитара Григорьева в разведку.

— Есть, в разведку, — говорит Григорьев и уходит.

Пока он ходит, нас опять обстреляли. Еще двон х второй раз ранило. Бандиты! Вот пишу, и сердце колотится.

Один артиллерист умер у меня на руках. Я его голову держу на коленях, и руки у меня вдруг все мокрые сделались от крови. И что-то он шепчет быстро так, быстро…

Вернулся Григорьев, рассказал, что они подорвали паровоз и тендер, что теперь все тихо, но, пожалуй, вернутся.

Посовещались я решили пешком пробираться к станции за помощью.

Одни пошли, другие остались, Я тоже осталась. Вот это было жутко, ожидание это: придут за нами наши или финны придут.

Но финны не пришли. Попались, наверное, где-то влопались. А наши пришли. Тут некоторые девчонки даже поплакали.

Вот какие бывают стечения обстоятельств странные.

Иду я но улице и вижу — трое красноармейцев ведут двух пленных. Финны. Оба в куртках, и лыжных сапогах, носки шерстяные вывернуты наружу, на одном маленький картузик, на другом фетровая шляпа. Оба малорослые. Идут, моргают, Я сзади спрашиваю:

— Откуда их ведете, товарищи бойцы?

— Мы, товарищ медик, справок не даем, обратитесь в справочное бюро.

Конечно, глупо спрашивать, но ужасно мне было интересно, не те ли это финны, которые напали на наш поезд. Иду сзади, не отстаю. И поглядываю на бойцов. Обогнала их, смотрю на того, который спереди, и сразу узнала. Говорю ему пароль:

— В шесть часов после победы в Ленинграде, под аркой Главного штаба…

Он смеется и отвечает: