Далеко от яблони

Мы помним, что договаривались регулярно высылать тебе сообщения по электронной почте, но подумали, что первое письмо должно быть написано от руки. Все прочие варианты мы сочли слишком бездушными.

Нет таких слов, чтобы выразить всю глубину нашей сердечной благодарности за это невероятное, потрясающее чудо, которое вошло в нашу жизнь. Милли стала для нас счастьем и радостью с той самой минуты, как мы впервые ее увидели, и с течением дней наша привязанность к ней только растет. Мы с нетерпением предвкушаем возможность наблюдать, как она будет взрослеть и меняться. Сердца наши полны любовью – «чаши наши преисполнены», как сказано в псалме.

В нашей любви, однако, живет и безграничная благодарность за ту любовь, которую ты излила на Милли, за жертву, принесенную тобой ради нашей семьи. Каждый день мы повторяем Милли, что ее биологическая мама – прекрасная, смелая девушка, которая любила ее так сильно, что не передать словами. Мы очень хотим сделать так, чтобы она знала тебя, знала о тебе и о бескорыстии, с которым ты подарила ее этому миру.

Мы можем только догадываться о противоречивых чувствах, которые ты испытывала в последние тридцать дней, но, пожалуйста, знай, что для нас во всей вселенной нет никого дороже Милли, что теперь она наша драгоценная доченька, но раньше была твоей, и мы всегда будем помнить твою бесконечную щедрость.

С самой искренней благодарностью и наилучшими пожеланиями тебе и всей твоей семье,

Дэниэл, Каталина и Амелия (Милли)

Грейс перечитала письмо один раз, потом другой. Каждое слово навсегда впечатывалось в ее сердце, врезалось и жгло. Она подняла с пола вторую фотокарточку, перевернула. На обороте было аккуратным почерком выведено: «Амелия Джонсон, возраст 4 недели». На этом снимке Персик была одета в матросский костюмчик, дополненный миниатюрной шапочкой и крошечными яхтенными туфельками. Взяв обе фотографии, Грейс осторожно сунула их под блузку и прижала к животу, где когда-то была Персик.

Она понимала, что ведет себя нелепо, что это всего лишь фото и ту связь, что существовала между нею и Персик, не восстановить, но все равно пыталась снова пережить это ощущение, вспомнить пинок малюсенькой пяточки под ребра, дробь кулачков в три часа ночи.

И все же – все же – это были только фотографии. В конце концов Грейс почувствовала себя глупо и убрала их в стол. Она смотрела бы на них вечно – и не хотела видеть больше никогда. Письмо Грейс аккуратно сложила и спрятала в дальний угол ящика с кофтами, под свой любимый свитер – тот, что носила во время беременности, теплый и мягкий.

Грейс понимала, что возврата к прошлому нет, однако, стоя посреди неубранной комнаты с прижатой к животу рукой – словно для того, чтобы удержать Персик в себе, – она осознала, что совершенно не представляет, как жить дальше – двигаться вперед.

Майя

Папа съехал в воскресенье утром.

До этого он говорил, что какое-то время поживет с ними, что они с мамой еще находятся в начальной фазе «планирования раздела». Как по Майе, это скорее походило на план по межеванию земельного участка, нежели на развод.

А потом отец нашел жилье в десяти минутах от прежнего дома с привлекательной арендной платой, заключил договор, пришел домой с охапкой мятых картонных коробок под мышкой и, не говоря ни слова, скрылся наверху.

Узнав о том, что в квартире всего две спальни, Майя поняла: надеяться на отдельные комнаты для нее и Лорен нет смысла.

– А собак у вас держать можно? – спросила она.