Далеко от Москвы

Таню они нашли в головной бригаде, которая выбирала направление для прокладки линии. Связисты расчищали себе дорогу на покатом склоне, густо поросшем спутанным буреломным лесом. Таня в белом полушубке, черных валенках и красной вязаной шапочке стояла в стороне возле трех березок, росших как бы из одного корня. У ног ее весело потрескивал костер, желтые языки пламени вскидывались кверху.

Она обернулась, услышав скрип снега, но при виде инженеров не выказала ни удивления, ни радости. Только дрогнули ее длинные заиндевевшие ресницы.

Ковшов, шедший первым, дружески привлек девушку к себе. Она, верно поняв его движение, прильнула к нему и коснулась губами его щеки. Прикосновение ее холодноватых на морозе губ растрогало Алексея.

— Здравствуй, хозяйка тайги... Здравствуй, красавица...

— А что же на мою долю выпадет, Красная шапочка? — спросил, подходя, Беридзе.

Таня взглянула на него и расхохоталась.

— Дед Мороз настоящий! На его долю выпадет простое здравствуйте!

Беридзе с пушистым от инея усами и бородой, с мешком за спиной и впрямь походил на елочного деда. Таня поклонилась ему и протянула руку, вынув ее из неизменной своей красной варежки. Беридзе, бросив на снег лыжные палки и большие рукавицы, бережно взял ее руку обеими руками.

— Ой, уже заморозил! — сказала Таня, когда он сжал ее ладонь. — Дед Мороз!

— Ничего, мы сейчас разморозимся и станем снова кавказским мужчиной средних лет, — сказал Беридзе, наклоняясь над костром и оттирая бороду.

Коля подбирал сучья и подбрасывал их в костер. Алексей и Таня подвинулись к огню. Васильченко расспрашивала их сразу и о проекте, и об управлении, и о знакомых, будто рассталась с ними год назад.

— Серафима пирожки тебе посылала, — вспомнил Алексей. — Мы, их, разумеется, съели, помянув тебя и Серафиму добрым словом. Все равно они теперь превратились бы в камень и вряд ли пришлись тебе по вкусу. Еще несли для тебя мешочек пельменей, их утащил на привале какой-то нахальный зверь.

— С удовольствием съела бы горячих пирожков или пельменей, — серьезно сказала Таня. — Еще красного борща со свининой. И хорошего вина выпила бы.

— Могу свою фляжку достать, а? И закуска найдется, консервы. Хотите? — предложил Беридзе.

Таня поморщилась:

— Спирт и консервы! Разве этим угощают девушек?

Грея над костром руки, она рассказывала им о своих делах. Не было в ее словах ни рисовки, ни жалоб, однако Беридзе нахмурился, ясно представив себе, сколько испытаний принесли девушке прошедшие три недели.

Сначала не было привычки к таежной жизни. Не все комсомольцы оказались стойкими. Двое парней сбежали на первой же неделе — на общем собрании их объявили дезертирами. Девчата плакали, и одна просила отправить ее обратно в город.

— Первые дни казалось просто невозможным все время быть на морозе, — прервал рассказ Тани Коля Смирнов. — Даже посмелее ребята боялись ночевать в тайге. Кругом ведь никого!

В зимней работе связистов на каждом шагу возникали неприятные неожиданности, хотя Таня, еще будучи в управлении, тщательно готовилась к выходу на трассу. Некоторых материалов нехватало, настоящих специалистов в бригадах почти не было. Каждый день приходилось перевозить с места на место свою базу, в таких условиях трудно наладить сносный быт. И главное — тяжело, несподручно работать на морозе: в рукавицах не все сделаешь, без рукавиц у ребят мгновенно замерзают руки. В первые дни многие пообморозились — не помог ни вазелин, ни другие средства. Да и теперь холод немало портит им жизнь.

— Действую методом личного примера, — улыбнулась Таня. — Воспитателем сделалась. Воспитание холодное — в прямом смысле и в переносном: то есть строгое. Они у меня почти привыкли умываться снегом, пить ледяную воду, спать без спальных мешков. Спортом заставляю заниматься. Ныть и жаловаться не разрешаю. Растолковываю, что все наши трудности — ничто в сравнении с тем, как трудно бойцам на фронте. У меня Коля молодец, большой авторитет для всех ребят — без него я бы давно с ног сбилась, — она признательно посмотрела на Смирнова, подбрасывавшего в костер валежник.

Таня сняла варежку, чтобы поправить волосы. Беридзе осторожно взял ее распухшую, красную руку с изломанными ногтями.

— Еще хорошо, когда нет ветра, — продолжала Таня.— При ветре сущий ад: часто срывает провод и приходится по нескольку раз подвешивать один и тот же кусок провода. При этом обязательно кто-нибудь обморозится. Иногда вижу: ребята чуть не плачут в голос...

— Хорошо работаете, Татьяна Петровна, — с чувством сказал Беридзе. — Больше половины прошли. Такую подвеску проводов надо считать рекордной.

Он дал несколько советов. Усы и борода у Беридзе оттаяли, опять стали черными. Глаза его ласково и с грустью смотрели на Таню, стройную и женственную в светлом ее полушубке, подпоясанном ремнем. Она внимательно слушала Беридзе, глядя на огонь.