Далекое имя твое...

Имре и вправду не хотелось заговаривать с совершенно незнакомым, хотя поклон его тронул и напомнил, как с такими же пастухами, как этот, не раз встречался у себя на родине.

Куда только не унесут мысли?

— Много ты, Имре, пошлялся по родной земле! — сказал вслух сам себе Имре. — Заглядывал в дымные, полные пьяного веселья таверны, слушал визжащие, страстные звуки скрипки, задорные голоса веселящихся простых мадьяр. До сих пор в ушах эти звуки, они согревают душу и вместе с тем разрывают ее на части.

А какие там старые замки!.. Интересно, уцелели ли они в молотилке войны?

При упоминании о замках увиделась разрушенная, занесенная снегом церквушка, где пришлось торчать с рассвета до вечерних сумерек в лютом холоде, а потом ни с чем вернуться назад. Словно отмаливал грехи. «Точно, это Господь заставил меня очиститься от грехов перед арестом, — суеверно подумал Имре. — И напавший волк — тоже испытание… Ничто не происходит просто так, за все надо расплачиваться, если хочешь, чтобы душа была чиста».

С попутным ветром Имре, показалось, быстро добрался до райцентра. Снова зашел в райисполком и, поборов в себе ложную совестливость, попросил замотанного хозяйственной суетой председателя подбросить его к поезду на любом транспорте.

Тот с видимым облегчением посадил его в попутку, на всякий случай спросив о посещении Климовки, а на прощанье крепко пожал руку и приглашал не забывать их такой отдаленный район.

И хотя на этот раз председатель ни малейшим намеком не предлагал отобедать, у Имре о нем остались какие-то теплые чувства, вместе с невольным ощущением от того, что опять отвлек главу района, может быть, от неотложных дел.

* * *

А через несколько суток Имре качался в вагоне поезда, идущего уже в другом направлении. Предстояла встреча с Ольгой и ее дедом Игнатом Васильевичем, — истинными его спасителями.

Замирая сердцем, Имре представлял себе, как обрадуется дед новым курительным трубкам, как станет примерять их к своему рту со съеденными за долгую жизнь зубами. А главное — перестанет опасаться потерять. Ведь, если кто знает, потерять трубку для курящего человека — истинное горе.

А Ольга? Как она отнесется к перстеньку? Имре словно уже слышал ее певучий застенчивый голос: «Ой, ну где я буду носить такую драгоценность? Ну зачем вы? У нас тут такое не носят».

Может, правда, ей не такой нужен подарок? Как-то сразу не подумал. Но что можно подарить скромной красивой девушке? Имре никак не приходило в голову. Он все готов был отдать ей. Да иначе и быть не могло. Ведь она, Ольга, ему жизнь подарила, поставила на ноги.

«Интересно, как они меня встретят?»

* * *

Наверное, правы те, кто утверждает, что не надо возвращаться на то место, которое шрамом осталось в твоей судьбе. Что-то подобное слышал Имре и считал это не больше чем красивой фразой. Действительно, не бывает одинаковых обстоятельств. Имре и сам не предполагал, каким молотом в грудную клетку станет биться сердце по мере его приближения к лесной избе.

Поезд пришел рано, дорога хоть и грунтовая, но накатанная, твердая. Погода солнечная, ласковая. Поздние луговые цветы, — белые, синие, желтые, всех оттенков, — еще не думают о приближающихся холодах, радуют летающую мелкоту. Беззаботно прогудел шмель над ухом, прозвенел овод. Аромат сурепки кружит голову. Нет-нет да и птица редкая пролетит, дятел прострочит воздух, как трещотка.

Вроде бы никакой войны никогда здесь не было и быть не могло: тишина первозданная. И Имре не поверил бы, когда б не знал, что по этому небу огненным смерчем пронесся его раненый самолет и диким взрывом оглушил настороженную округу. Со всех сторон здесь целилась смерть в спускавшегося парашютиста. Но не судьба, видать. Чего-то не успел сделать Имре на этой земле. Рано было скрываться в вечность.

Он вышел на окраину леса, узнавая и не узнавая его. Ноги путались в густой траве, в цветах. Луговина полого спускалась к угадываемой по ивняку неглубокой реке. А вот здесь, нет, вот там вот, у овражка, поросшего кустарником, его и схватили красноармейцы. И здесь вот, прямо у этих кустов, где лениво доцветают метелки иван-чая, хотели расстрелять. Так велика была их ненависть к фашистам. «Но разве я фашист?» — Имре мрачно то ли хмыкнул, то ли усмехнулся неизвестно чему.

Особенно хотел разделаться сержант Косулин. Так бы и случилось, если бы не их офицер Николай Краснов. На свою беду оказался порядочным. Решил передать пленного по инстанции… «А на войне кто кого… Прости, брат».

На вершине вяза, раскачиваясь, противно затрещала сорока. Имре вышел на поляну и сразу узнал то место, над которым пронесся на бреющем штурмовик. И клен тот увидел. Он был еще не такой оранжевый, как когда-то давно. И нападавшие листья вокруг него уже не могли помнить Имре. Поколение, которое и знать не знает, что тут происходило.

Куст шиповника, накормивший когда-то Имре, расползся по траве. На некоторых ветках еще нежились соцветия, иные превратились в блестящие розоватые ягоды. Кажется, на шиповнике стало еще больше колючек.