Дальний остров

Этого не случилось. Книга, если уж на то пошло, стала более таинственной — стала не столько уроком, сколько переживанием. Плавно выступили, как образы на случайно-точечной автостереограмме,[70]

невидимые ранее метафорические и тематические уплотнения. Мой взгляд упал, к примеру, на фразу, описывающую гостиную в рассветные сумерки: «Предметы, их очертания, отвердевая в прибывающем свете, приобретали мрачный, угрожающий вид тотемов». В прибывающем свете моего второго чтения все предметы в книге отвердевали подобным образом у меня перед глазами. Куриная печень, к примеру, возникает в первом же абзаце как деликатес и центральный элемент культурного ужина — как квинтэссенция цивилизации Старого Света. («Берешь сырой материал и преображаешь его, — замечает позднее левак Леон. — Это

и есть

цивилизация».) Именно запах печенки, насыщенный, богатый запах, и привлек в первый раз к задней двери Бентвудов злополучного кота. Сто страниц спустя, после того как кот укусил Софи («идиотский случай»), они с Отто решили нанести ответный удар. Они теперь в джунглях, и остатки куриной печени должны стать приманкой, которая поможет им поймать и убить дикое животное. Приготовленная еда — по-прежнему квинтэссенция цивилизации; но насколько же более жестокой цивилизация теперь оказывается! В книге есть и другая кухонная линия: субботним утром потрясенная Софи, желая себя подбодрить, решает купить что-нибудь для готовки. Она идет в «Провансальский базар» за омлетной сковородой, которая должна помочь ей осуществить свою «грезу о домашности», свою мечту о французской непринужденности и культуре. Эпизод кончается тем, что жутковатая продавщица с волосатым подбородком вскидывает руки, «словно обороняясь от ведьмы», и Софи испуганно убегает с покупкой смехотворно неподходящей, ярко символизирующей ее отчаяние: с песочными часами для варки яиц.

Хотя рука Софи в этой сцене кровоточит, ее первое побуждение — отрицать, что с кистью что-то не так. Когда я в третий раз читал «В отчаянии», чтобы разобрать книгу со своими студентами, я стал более внимателен к подобным отрицаниям, к ее попыткам успокоить себя. Софи делает их практически беспрерывно: «Все в порядке», «Ничего страшного», «Да нет, ничего страшного», «Да не говори ты мне об этом», «КОТ НИЧЕМ НЕ БОЛЕН!», «Это укус, всего лишь укус!», «Я не побегу в больницу с такими глупостями», «Ничего страшного», «Уже намного лучше», «Пустяковая рана». Эти повторяющиеся отрицания, в которых сквозит отчаяние, отражают внутреннее устройство книги: Софи бежит из одного возможного убежища в другое, из другого в третье, но ни одно из них ее не защищает. Она идет на вечеринку с Отто, ускользает тайком с Чарли ради «незаконных ощущений», покупает себе подарок, ищет успокоения у старых друзей, пытается обратиться к жене Чарли, звонит своему прежнему возлюбленному, соглашается поехать в больницу, ловит кота, делает себе «страусиное гнездо» из подушек, пытается читать французский роман, сбегает в свой любимый сельский дом, хочет перебраться в другой часовой пояс, думает об усыновлении ребенка, губит старую дружбу… Ничто не приносит облегчения. Ее последняя надежда — написать об укусе матери, взяв этим письмом «ноту, точно рассчитанную на то, чтобы и развеселить старушку, и возбудить в ней презрение»; иначе говоря, она хочет претворить свою беду в искусство. Но Отто швыряет ее чернильницу об стену.