Наталья Орбенина

Дама чужого сердца

«Прежде чем писать, нужно жить».

Антуан де Сент-Экзюпери

Глава первая

Зима 1913 года

В небольшом прокуренном зале было тесно, душно и нервно. Публика выражала большое неудовольствие тем обстоятельством, что уже как две четверти часа прошли в томительном ожидании. Ожидали давно обещанное издательством «Словеса» выступление известной столичной писательницы, сочинительницы модных романов госпожи Крупениной-Иноземцевой. Билеты были раскуплены давно и разошлись тотчас же. Те же, кто не имел билетов, но страстно желал воочию поглазеть на своего кумира, томились в передней, подпирали стены коридоров, справедливо полагая, что им все же удастся хоть краем глаза взглянуть на обожаемое существо. Иные, имевшие критическое отношение к творчеству писательницы, были настроены боевито, желая лично высказать автору свое презрение и заклеймить пошлость и мелодраматичность ее творений. Правда, поклонников было явно превосходящее большинство. С букетами, книгами, на которых они желали получить вожделенный автограф, фотографиями госпожи писательницы, они заранее заняли свои места. И вот теперь и те, и другие выражали явное беспокойство и досаду от того, что ее все еще не было. Возбуждение публики нарастало еще и потому, что накануне стало известно о некоторых трагических обстоятельствах в семействе сочинительницы, о понесенных ею глубоких утратах. И посему желание присоединиться к ее страданию усугубляло нервность почитателей. Ведь всем известно, что наиболее интересен известный обществу человек именно тогда, когда он уязвим своим горем, страданием, отчаянием. А уж если речь идет о сочинительнице романов, над которыми рыдали в подушку и барыни, и их горничные по всей столице и окрестностям, то можно понять волнение публики!

Однако же, сколько можно томиться, господа устроители, пора и честь знать! Заждались мы!

И тут вдруг, когда раздалось даже некоторое подобие недовольного улюлюканья, вдоль первого ряда торопливо пробежал служитель с тяжелым канделябром в руке. Он установил его на краю небольшой сцены, зажег свечи, заботливо пододвинул кресло с высокой спинкой, стоявшее до этого сиротливо в самом углу. Кресло оказалось перед небольшим столиком, крытым скатертью до пола; маленький изысканный букет из орхидей украшал овальное пространство стола.

Публика замерла, в зале повисла томительная тишина, в которой отчетливо послышались торопливые легкие шаги. Из-за бархатных кулис появилась долгожданная писательница. Она сделала несколько шагов по сцене, остановилась, словно для того, чтобы ее лучше рассмотрели. А, скорее всего, просто для того, чтобы осмотреться самой, почувствовать зал, публику, настроение с первых же мгновений. Раздались хлопки, немногочисленные, чуть раздраженные, скорее как дань уважения собственному терпению. Писательница кивнула и поспешно присела в кресло, словно у нее не было сил стоять, несколько раз провела по скатерти рукой, чуть прищурилась и улыбнулась, светло, просто, искренне. Как старым друзьям, извините, мол, меня, мои хорошие, терпеливые! Зал зааплодировал. Некоторые, особенно торопливые, не вынеся томительного ожидания, поспешили с букетами и подношениями, не дожидаясь конца выступления. Другие наставили лорнеты, желая в лице молодой женщины узреть следы пережитого страдания, дабы потом выискать это в новом романе.

– Нуте-с, господа, я пришла, и я готова к вашим вопросам! – Голос у Крупениной-Иноземцевой оказался приятный, теплый, мягкий, с располагающей интонацией, словом, именно таким голосом и должно рассказывать чудесные истории.

Сама же Юлия Соломоновна была небольшого роста, тонкая в талии, словно юная девушка, а не женщина, родившая троих детей. Темные волосы ниспадали до плеч, а голову украшала маленькая шляпка, столь крохотная, что непонятно, как она вообще там держалась. Платье писательницы, сжимавшее ее в талии как осу, с длинным шлейфом, на первый взгляд казалось черным, а в иной момент как будто глубоко синим. Из украшений только массивный серебряный браслет охватывал тонкое изящное запястье. Дамы с жадностью отмечали для себя все детали туалета любимицы, пытливо вглядывались в ее лицо.

Все черты лица Юлии Соломоновны были меленькими, словно их рисовали тоненькой кисточкой, но художник проявил большое мастерство в сложной работе. Глаза на первый взгляд казались невыразительными, небольшими. Но только в первый миг, потому что в следующее мгновение хотелось смотреть в них вновь и вновь, насколько хороши и ярки оказывались эти сапфировые глаза.

Утолив первое любопытство, разглядев гостью с ног до головы, публика ринулась задавать вопросы, которые посыпались со всех сторон, да так ретиво, что устроители с трудом наводили порядок.

– Господа, да имейте же терпение!

– Соблаговолите соблюдать очередь и порядок!

– Не извольте размахивать руками и кричать, глухих нету!

– Не перебивайте, сударь!