Я сложил этот мадригал в прозе и послал его с Жозефом, который передал письмо самой Маргарите. Маргарита сказала ему, что ответит после.
Я вышел только на минутку пообедать, а в одиннадцать часов вечера у меня еще не было ответа.
Я решил больше не ждать и уехать завтра.
Приняв это решение, уверенный, что не засну, если и лягу, я начал укладывать свой чемодан.
XV
Мы были уже с час заняты приготовлениями к отъезду, когда раздался сильный звонок у моих дверей.
— Открыть? — спросил Жозеф.
— Откройте, — сказал я, недоумевая, кто мог явиться ко мне в подобный час, не решаясь подумать; что это Маргарита.
— Барин, — сказал Жозеф, входя, — там две дамы.
— Это мы, Арман, — крикнул кто-то, и я узнал голос Прюданс.
Я вышел из своей комнаты.
Прюданс стояла и рассматривала вещи в моем кабинете, Маргарита сидела на диване, задумавшись.
Я подошел к ней, стал на колени, взял обе ее руки и взволнованным голосом сказал: «Простите».
Она поцеловала меня в лоб и сказала:
— Вот уже третий раз я вас прощаю.
— Я собирался завтра уезжать.
— Разве мой визит может изменить ваше намерение? Я не собиралась вам помешать уехать из Парижа. Я пришла, потому что днем мне было некогда вам ответить, а я не хотела, чтобы вы думали, что я сержусь на вас. Прюданс не хотела, чтобы я шла, она говорила, что я могу вам помешать.
— Вы можете мне помешать, Маргарита, но в чем?
— Ну, у вас могла быть женщина, — ответила Прюданс, — и ей не было бы особенно приятно увидеть еще двух.
При этих словах Маргарита внимательно посмотрела на меня.
— Милая Прюданс, вы сами не знаете, что говорите.
— Вы очень мило устроились, — ответила Прюданс. — Можно посмотреть вашу спальню?
— Можно.
Прюданс прошла в мою комнату не столько затем, чтобы ее посмотреть, сколько затем, чтобы сгладить неловкость, которую она только что сделала, и оставить нас одних, Маргариту и меня.
— Зачем вы привели Прюданс? — сказал я ей.
— Она была со мной на спектакле, и потом, кто же меня проводит отсюда?
— Ведь я здесь.
— Да, но я не хотела вам помешать, а кроме того, я была уверена, что, проводив меня до моих дверей, вы захотели бы зайти ко мне, а я не могу вам этого разрешить и не хочу, чтобы вы уехали с правом меня обвинять в отказе.
— А почему вы не можете меня принять?
— Потому, что за мной очень следят и самое ничтожное подозрение может меня погубить.
— И это единственная причина?
— Если бы была другая, я бы вам сказала. Нам нечего скрывать друг от друга.
— Послушайте, Маргарита, я не хочу идти окольными путями к моей цели. Скажите откровенно, вы меня любите?
— Очень.
— Ну, так зачем же вы меня обманули?
— Это верно, — ответил я, уронив голову на колени Маргариты, — но я вас безумно люблю.
— Ну, мой друг, нужно было или меня меньше любить, или меня лучше понимать. Ваше письмо меня очень огорчило. Если бы я была свободна, я не приняла бы графа третьего дня или, приняв его, пришла бы к вам просить прощения, как вы у меня просили только что, и впредь у меня был бы только один любовник — вы. Мне казалось, что я могу себе доставить это счастье на полгода, вы не захотели этого: вы хотели знать, как я этого достигну. Ах, это так легко было угадать. Я могла бы вам сказать: мне нужны двадцать тысяч франков. Вы влюблены в меня, вы бы их нашли и после стали бы меня ими попрекать. Я предпочла не быть вам ничем обязанной, вы не поняли моей деликатности. Пока у нас не очерствело окончательно сердце, мы придаем словам и вещам такое значение, которое недоступно другим женщинам. Повторяю вам, средство, которое нашла Маргарита Готье, чтобы уплатить свои долги, не требуя от вас на это денег, было деликатностью с моей стороны, которою вы должны были молча воспользоваться. Если бы вы познакомились со мной сегодня, вы были бы страшно счастливы тем, что я вам пообещала, и не спросили бы у меня, что я делала третьего дня. Мы бываем иногда вынуждены покупать душевное удовлетворение ценою телесного страдания и страдаем гораздо сильнее, когда впоследствии это удовлетворение ускользает от нас.