Дама с рубинами

Над Рейнгольдом до сих пор все тряслись в доме; он страдал пороком сердца, вследствие чего ему были запрещены всякие душевные и телесные напряжения. Сам он вряд ли чувствовал тягость лишения всех удовольствий юности, потому что все его помыслы и чувства были заняты торговым делом. Однако когда коммерции советник видел своего бледного, худощавого сына, с холодной педантичностью старика стоявшего у конторки и совершенно безразлично относившегося к тому, цветут ли в саду деревья, или густыми хлопьями падает снег, по его лицу пробегало выражение гнева и злобы, и он окидывал презрительным взглядом этого заморыша, который со временем должен стать главой фирмы Лампрехт. Однако Балдуин никогда не говорил об этом. Он только безмолвно сжимал кулаки, когда советница радовалась тому, что благородное спокойствие покойной Фанни всецело перешло к сыну. По ее утверждению, наследник Лампрехтов вовсе не был болезнен, вовсе нет, — сохрани Бог! — Он был только более нежного сложения; такая женщина, как Фанни, конечно, не могла быть матерью грубых деревенских мальчишек; Маргарита ведь тоже была бледна и хрупка, но отличалась прекрасным здоровьем; стоило только почитать ее письма, написанные во время путешествия. Девушка переносила трудности и лишения, как мужчина! Однако подобная бравада была вовсе не в духе старой дамы.

Вообще воспитание внучки совершенно не нравилось ей. Продолжительное пребывание в благородном пансионате, затем представление ко двору, потом несколько лет триумфа и в виде заключения блестящая партия, — вот как должна была, по ее мнению, протекать юность единственной дочери богатой семьи. Однако план относительно института должен был потерпеть поражение благодаря упрямству Маргариты, и, к великой досаде бабушки, Маргарита до четырнадцати лет оставалась в своем «возмутительном первобытном состоянии». Но тут внезапно наступила перемена.

Младшая сестра советницы была замужем за профессором университета, имя которого пользовалось большой известностью. Он был историком и археологом и, обладая значительными средствами, много путешествовал, собирая материалы для своих научных трудов, причем его жена была ему верным товарищем; детей у них не было. После продолжительного пребывания в Италии и Греции они вернулись на родину, и советница сочла за счастье пригласить их к себе на несколько дней, так как очень гордилась славой своего зятя.

В первый день грозная бабушка нигде не могла отыскать «невоспитанную Грету». Да, впрочем, кто захотел бы подвергнуться неприятному допросу? Знаменитый ученый дядя из Берлина с давних пор нагонял ужасный страх на Маргариту. По ее мнению, он был один из тех, которые хватают несчастных школьников, зажимают их между коленами и экзаменуют до тех пор, пока с них не покатится градом пот. Она его никогда не видела, но, конечно, он был длинный, сухой, как палка, никогда не смеялся и смотрел строгими, проницательными глазами сквозь большие круглые очки. На второй день она запряталась за буфет, стоявший в сенях против дверей. Профессор и его жена завтракали у папы. Девочка от изумления вытаращила глаза, так как красивый старик умел смеяться и смеялся от души, у него была длинная, совсем белая борода, ниспадавшая на грудь, и прекрасные, светлые глаза без всяких очков; он, как молодой человек, поднял стакан с искрящимся вином и произнес шутливый тост. Затем он начал рассказывать о раскопках Шлимана на горе Гискарлик, причем было очень удивительно, что его жена тоже поддерживала разговор, и притом с тем же пониманием, как и всякий ученый. Пред девочкой раскрылся удивительный мир, полный старых, забытых и снова воскресших тайн; она невольно вышла из своего уголка за буфетом; а потом, затаив дыхание и прижав руки к груди, с неуверенным взором подошла к двери гостиной.

— Моя Грета… Дикая птичка, как видите, — сказал папа, указывая на нее.

Но этим он нарушил все очарование. В паническом ужасе «дикая птичка» убежала прочь, преследуемая громким, веселым смехом, и, захлопнув дверь, слетела с лестницы.

Однако бегство и упорное сопротивление не помогли. Птичка залетела в новый мир. В ее душе проснулись любознательность и жажда знания, и когда через неделю к дому Лампрехтов подъехал экипаж, чтобы отвезти отъезжающих на вокзал, то из подъезда вышла также и «невоспитанная Грета» в дорожном костюме. Правда, у нее были заплаканные глаза, а на устах — последние слова тяжелого прощания, но ее вовсе не пришлось тащить в экипаж, и она не кричала «так, что на площади сбежались люди»; она поехала добровольно, в твердой решимости поселиться у дяди и тети, у них учиться и сопровождать их в путешествиях.