Дама в палаццо. Умбрийская сказка

— Я успею, и мы ведь знаем Мэри Грейс и Уилла еще с Венеции, и мне кажется, им всегда хотелось поучаствовать в наших делах, и, я думаю, бальный зал заслуживает хорошей волнующей вечеринки, разве нет? И мне кажется, это было бы хорошим способом поблагодарить за помощь Миранду, и Барлоццо, и…

У меня перехватило дыхание, так я спешила выложить и свое желание, и оправдание для него, пока Фернандо не задушил все это на корню, но я напрасно спешила. Напрасно сомневалась в нем. Венецианец остался невозмутимым.

— Думаю, Мэри Грейс и Уиллу это особенно понравится. Не позвонить ли им, просто предупредить? — только и спросил он.

То, что Уилл — отставной сенатор Соединенных Штатов, а Мэри Грейс — наследница изрядно оскудевшего, но все еще солидного состояния, раньше включавшего 500 компаний, и правнучка фрейлины последней царицы, венецианец в расчет не принимал и не думал о том, как им «особенно понравится» сидеть за столом с крестьянином, неотличимым от Гарри Купера, и с загорелой грудастой служанкой на все руки. Фернандо не сомневался, что Уилл и Мэри Грейс будут в восторге, отчасти просто потому, что они американцы.

Благослови, боже, Уилла и Мэри Грейс, и Америку, и американцев, — хоть они и говорят слишком громко, и гундосят, и носят белые тапочки или остроносые ботинки и шляпы стетсон, и прислоняются к стене церкви двенадцатого века, чтобы почитать в «Геральд трибюн» новости о победах «Ред Соке» вместо того, чтобы войти в сияние свечей под взглядом Мадонны Филиппо Липпи, внушая мне: «Чу, милая, я за свою жизнь видел слишком много церквей». И благослови, боже, американок, уверявших меня: «Аткинс, поверьте, никогда бы не согласился жить в Италии. Там слишком много углеводов. О, нет-нет-нет, я не ем пасты, риса, сахара и вообще ничего белого. И, фу, не ем кроликов, и ягнят, и диких свиней. Мне нужен бифштекс и салат дважды в день, два крутых яйца на завтрак и полчашки сухого завтрака „Ол-Брэн“ перед сном. Вы могли бы это устроить, Чу?» И благослови, боже, американцев, которые мечтают путешествовать по Италии, вовсе не желая в ней быть, и принимающих трактирщика или учителя за психотерапевта или слугу. Да, благослови, бог, Америку и американцев, и, заодно уж, благослови этих старых, может быть, умирающих, может быть, уже умерших друзей моих здесь, в этой стране, что называется Умбрией.

Умбрия. Умбрия. В самом корне этого слова таится тень, темнота. Стало быть, умбрийский темперамент не более и не менее, как врожденное свойство? И они просто остаются самими собой: крикливыми сепаратистами, в чьей крови еще бьется злоба феодальных владык в стране, где обиды коллекционируют, как севрский фарфор? Где месть копят, как золото? Не в том ли дело, что по всей Италии — сколько не шумят о la dolce vita — сохраняется яростная и нерушимая склонность людей к озлоблению. Все равно я — американка, умеющая любить и кормить, и, да, принимающая пастуха, и маркиза, и служанку на все руки, и любого желанного гостя, и сажающая их за свой стол, чтобы макать добрый хлеб в доброе вино. Это мне по силам. И в моей стареющей ладони пекаря я крепко держу вечнозеленую надежду, что эти древние жители древнего мира могут время от времени прожить одну ночь своей жизни вне боли.

За столом с ананасовыми ножками еще оставалось два свободных места. Четыре, если поставить стулья по торцам. Дальше я эту мысль не обдумывала. Пока нельзя. Рано.

Глава 22

СИНЬОРА, ВАЛЬС ЗАКАЗЫВАЛИ?