Дамы тайного цирка

Он накрыл мою руку своей. Какая бы дорога ни привела его сюда, Доро всегда был добр ко мне. Ходили слухи, что он при жизни был оперным певцом и редкостным ловеласом и череда разбитых сердец тянулась за ним от Парижа до Рима. Наш адский цирк воссоздал его немым клоуном. Наказания Отца уязвляли. В его версии Ада величайшая красота жизни превращалась в уродство. Если слухи правдивы, Доро, некогда тщеславный и гордый тенор, никогда больше не услышит звук своего голоса. Белая краска на лице Доро и красная нарисованная улыбка – как неснимаемая маска. Часто я задумывалась, как он выглядел в жизни, но артисты здесь всегда носили костюмы, словно куклы на полке.

У Доро на самом деле была кукла. Миниатюрная версия Доро, с которой он никогда не расставался. Эти двое были точными копиями друг друга, и я не знала, кто из них настоящий. От нашего цирка голова шла кругом. Сидящий у клоуна на колене марионеточный Доро как будто пробудился от сна, чтобы заговорить.

– Ты не знала, – заботливо произнёс марионеточный Доро. Он как будто оставлял за мной право на презумпцию невиновности.

Я повесила голову. Я правда надеялась, что Эсме накажут. Только не ожидала, что это будет так серьёзно.

– Что с ней случилось?

Доро-марионетка вздохнул.

– Её забрали в Белый Лес.

– Это очень плохо?

Я много раз слышала угрозы об изгнании в Белый Лес, но никогда не видела, чтобы они осуществлялись.

– Это худшая участь из возможных, Сесиль. – Клоун Доро опустил глаза. Кукольный продолжал ровным звонким голосом, как будто говорил откуда-то издалека. – Она может никогда не оправиться. Многим не удалось. – Здесь клоун Доро начал плакать. – Твой отец однажды отправил нас туда.

Я поняла, что именно там ему отрезали язык.

– Мой отец вас отправил?..

Кукольный Доро деревянно кивнул.

Сжимая руку клоуна, я совершенно не винила остальных артистов за ненависть ко мне.

Я сама себя ненавидела.

16 апреля 1925 года

Вчера я попыталась увидеть её, но мадам Плутар отказалась меня впускать.

– Ей нечего тебе сказать.

Из того, как она это произнесла, я заключила, что она тоже предпочитает со мной не говорить.

Всеобщее пренебрежение было практически невыносимо. Я забилась в свою комнату, не разжигая камин: мне хотелось почувствовать все лишения и боль, которых я заслуживала. От этого в комнате стало сыро, и у меня разболелись все кости, особенно нога. Через несколько часов пришла Сильви и принесла мне суп. Наверное, ей пришлось пронести его тайно, никто не стремился меня кормить. Протягивая мне миску, она оглянулась через плечо – не хотела, чтобы её видели со мной. Я взяла суп, презирая себя за то, что испытываю потребность в еде. Я думала зачахнуть здесь до смерти, но обнаружила, что не смогу. Я закрыла глаза, положила в рот первую ложку, и бульон согрел меня.

В этот вечер было представление. Оно продолжалось даже без Эсме. Моя роль в цирке заключалась в том, чтобы помогать артистам переодеваться. Я стояла у боковой двери, держа реквизит, а те, кто выступал, бросали взгляды, полные презрения, или, как обычно, попросту игнорировали меня.

После номера «Колесо Смерти» я возвращала мишень в первоначальное положение. Я подумала, что могла бы стоять перед мишенью, пока Луи метает ножи. Наливая воду лошадям, я гадала, каково было бы балансировать у них на спине, как Сильви.

В прошлом я пыталась научиться ездить верхом, но Отец запретил мне, опасаясь, что я пострадаю. Даже Эсме не разрешалось ездить на лошадях, а он редко ей отказывал.

Этим утром я впервые подошла к лестнице, ведущей на трапецию. Не знаю, что заставило меня это сделать – может быть, суп. Маленькое проявление доброты от Сильви вытащило на свет моё желание жить. Но я не смогла бы существовать, не претерпев метаморфозу. Прежней Сесиль, той, что нажаловалась на сестру и жила как тень, больше нет. Я больше не буду объектом презрения или жалости. Я могу не знать того, что происходило до розового торта, но в моих силах контролировать то, что происходит сейчас. Хоть я и ослабела от недоедания, но принудила себя начать взбираться вверх. На репетиции повисла тишина. С пола подо мной раздалось несколько сдавленных смешков и удивлённое «Она вообще понимает, что делает?». Гибкая лестница качалась, и поэтому подниматься было труднее, чем я ожидала, но я не хотела доставлять остальным удовольствие рассказывать, что я не справилась. Если я разобьюсь насмерть, это будет достойная смерть, так что я продолжала карабкаться вверх. Я вправду была более слабой близняшкой – но в то же время лёгкой, как балерина, на трапеции это было моим преимуществом. Наконец добравшись до мостика, я взглянула вниз. От страха у меня подкашивались колени, но я положила ладони на перекладину, полная решимости изменить свою судьбу.