Дань прошлому

Кокошкин принял меня очень внимательно и дружески. То, что меня разыскивает департамент полиции, его нисколько не интересовало, и он на этом не задерживался. Мою "Личность в праве" он одобрил, но попросил написать для него специальную работу. И тут же наметил тему - "Судебная ответственность министров". Тема была интересная, и я, конечно, согласился написать новую работу. Но как быть, если нелегальное мое положение затянется на неопределенно долгий срок? Кокошкин разрешил проблему просто. Он не станет оформлять оставление ни на факультете, ни в совете профессоров. Раз я не добиваюсь заграничной командировки, ничего не изменится от того, что, вместо формального утверждения, будет действовать заключенное им со мной Gentlemen's agreement.

"Джентльменское соглашение" пришлось до нельзя кстати. Оно клало конец моему беспорядочному времяпрепровождению. Революционной работой заниматься я, да и не только я, не мог: эс-эровская организация была разгромлена Столыпиным и деморализована Азефом. И частная или общественная служба была для меня закрыта, как для нелегального. Мне предоставлена была новая, последняя отсрочка для отбывания воинской повинности, и я отправился с женой заграницу, в Берлин.

В течение нескольких месяцев я усердно штудировал историческое происхождение и юридическую структуру так называемых юридических лиц учреждений и корпораций, муниципалитетов и государства. Изучал Нейбекера, перечитал сочинения Гирке, Иосифа Колера и др. Оба последних читали еще свои курсы в берлинском университете, и я пошел взглянуть на этих прославленных знаменитостей и послушать их.

Гирке, высокий и худой, с пергаментного цвета бескровным и невыразительным, "лошадиным" лицом, не удовлетворял самым минимальным требованиям, предъявляемым к лектору. Это становилось очевидным при первом взгляде на аудиторию. Несмотря на мировую известность, он читал в очень небольшом зале, и в нем слушатели терялись, - так мало их было. По сравнению с Гирке, Колер был увлекательным лектором, - во всяком случае читал он с жаром. Колер был энциклопедически образован и считался авторитетом во многих областях права - сравнительного, семейного, авторского и др. Я попал на лекцию по его специальности: о семейном праве в разных законодательствах, в частности о семейных отношениях, регулируемых в России 17-го века Уложением царя Алексея Михайловича. Это последнее маститый ученый называл не иначе, как Уложением царя "Микайловича"...

Больше я не посещал лекций ни Гирке, ни Колера. Занимаясь регулярно в прусской королевской библиотеке, делая выписки из ученых трудов, размышляя над природой юридического лица, я неизменно возвращался к тому, что все мои занятия не имеют смысла, если я не в России, и что вообще я очутился в безвыходном положении.

Явиться к отбыванию воинской повинности фактически было равносильно отдаче себя в руки полиции. Уклонение же от отбывания воинской повинности грозило, на мой взгляд, еще худшим, - превращением в эмигранта-дезертира. Удовлетворительного выхода из сложившегося положения я не находил и приходилось положиться на то, что случится то, что случится.

Я и не подозревал, что одновременно были озабочены моей судьбой родители. Никто не счел нужным сообщить мне, что мамаша на собственный риск и страх надумала съездить в Петербург и убедить кого следует, что со времени свершения мною преступления, ареста и побега прошло четыре года и что за это время многое изменилось: и общее положение, и положение арестованных вместе со мной, которые уже отбыли срок высылки и зажили нормальной жизнью.

Неведомыми мне судьбами мамаша добралась до самого директора департамента полиции Зволянского. И, как это ни невероятно, он внял ее доводам - согласился с тем, что время в известном смысле "погасило" свершенное. Однако, кара не может быть полностью снята, она может быть только смягчена или уменьшена. Если я явлюсь для отбытия наложенного на меня наказания, четырехлетний срок высылки в Нарымский край может быть сокращен через некоторое время. Мамаше удалось добиться и другого: вместо следования по этапу, мне будет предоставлена возможность проследовать в распоряжение томского губернатора, ведающего Нарымским краем, свободно, по проходному свидетельству. Оно будет меня ждать на пограничной станции Александрове.

Столь необычный конкордат был заключен в устной форме ранней весной 1910 г. Когда я о нем был уведомлен родными, я был в полном восторге. И прежде всего от того, что мучивший меня вопрос, наконец, был разрешен - не мною, а за меня, но всё же решен. Кончалось, кроме того, и мое привольное нелегальное житье. Слоняться из дому в дом, хотя бы по родным и друзьям, где день, где ночь, с обязательной признательностью за кров и стол, а, главное, за риск, которому подвергали себя хозяева, было, в конце концов, утомительно. Не было своей жизни, надо было прилаживаться к укладу других - и даже спать ложиться не тогда, когда хотелось, а когда укладывались хозяева.