Дань псам (ЛП)

Итак, никто не увидел глаза ненависти, лезущей наружу из каждой трещины и бойницы, каждого оружейной щели — тысяча, десять тысяч блестящих глаз, видят все, замечают, оценивают и отбрасывают неподвижные объекты, а среди прочие выделяют потенциально полезные (таковы все объекты, которые можно привести в движение, если захочется.). Видят все, да, всасывая в себя и анализируя со скоростью, способной привести в потрясение нормальный разум, ибо это нечто иное, нечто чуждое, нечто почти совершенное — на свой манер, по своему закону. Оно может собрать огромные силы, сосредоточить в себе и, когда наступит нужное время, выплеснуть в ничего не подозревающий мир.

Простаки вовсе не просты. Сломанные вовсе не сломаны. Их переделывают. Ради лучшего, ради худшего? Суждения бессмысленны. Вообразите-ка мир, в котором практически любой ум слабее, чем склонен думать о себе, или изувечен столь жестоко, что не способен воспринимать полноту своего ничтожества. В таким мире жизнь идет своим чередом, безумие процветает. Глупость повторяется. Поступки раз за разом оказываются неправильными, но никто не может этого осознать с достаточной ясностью. Творятся преступления против человечности, но преступник не понимает, что на следующий день может стать жертвой; жестокая душа не способна уяснить, что причиненная жестокость возвращается десятикратно усиленной. Пожрем сегодня, а завтра пусть дети голодают. Богатство вечно обещает защиту против ограничений неласкового, хищного мира, хотя не умеет обеспечить защиту почти в каждом конкретном случае, ведь все время что-то мешает — то болезнь тирана, то предательство, то разнузданный бунт. Богатство не понимает, что зависть толпы — его собственное порождение, токсичные отходы самолюбивой экзальтации. Вообразите такой мир, и тогда… да ладно, не трудитесь. Лучше пожалейте бедного, тупого Чаура. Ибо он, никого не предупредив, пришел в движение. Мирные мысли вылетели из черепов стражи, когда дурак замолотил кулаками — два удара, и шедшие по бокам мужчины взлетели в воздух. Не успел сигнал тревоги пробить себе дорожку сквозь вялые чувства ближайшего стражника, как Чаур дотянулся до него, схватил за пояс и шею, швырнул на счастливо неподвижную стену. Офицер и последний из солдат начали разворачиваться навстречу все еще неведомой для них угрозе, а Чаур уже встречал их с улыбкой. В левой руке он держал за ушко большую амфору, подобранную у ближайшей лавки. Подвижный объект ударился о голову офицера — глиняные осколки, ливень из зерен, а в середине «бури» падающее тело. Последний стражник, схватившийся за меч и разинувший рот, чтобы поднять тревогу, в последний миг ясного сознания узрел Чаура и его широкую улыбку — дурачок, от души размахнувшись, вогнал кулак в голову солдата, продавив шлем. Шлем взлетел в воздух, за ним последовал фонтан крови из виска и уха. Стражник упал на землю. Он был жив, но временно не способен осознать сей факт.

А Чаур повернулся к Баратолу. В глазах светилась столь чистая радость, что кузнец мог лишь изумленно, испуганно пялиться.

* * *

Горлас Видикас вышел из кареты и помедлил, поправляя брюки, с некоторым неудовольствием отмечая непривлекательные складки, ставшие результатом поездки в душном экипаже. Глянул на чахоточного мастера, уже подбегавшего к нему.

— Благородный господин, — пропыхтел тот. — Насчет это, выплаты процентов… я болен, как вы знайте…

— Ты умираешь, глупец, — бросил Горлас. — Я сюда не обсуждать твои проблемы приехал. Мы оба знаем, что будет, когда ты задолжаешь, и оба знаем — хочу надеяться — что ты не жилец, так что долги не важны. Единственная разница — умрешь ты в мягкой постели или отдашь концы под ударами плетей. — Затем он подошел и похлопал мужчину по спине, подняв облако пыли. — В лагере у тебя всегда лачужка найдется, верно? Идем же, пора обсудить другие дела.

Мастер заморгал со всей убедительной жалобностью, свойственной неудачникам мира сего. Лучше, чем темный блеск злобы — глупые люди скоры на ненависть, едва ощутят, что их провели — нет, пусть уж лучше мяукает и строит гримасы «пожалей-меня».

Горлас улыбнулся: — Можешь оставаться в новом доме, дружище. Я отсрочу выплату процентов, чтобы ты смог покинуть мир в мире и достатке. — Ах и ох, разве это не удивительная щедрость? Такая уступка, такая тяжкая жертва… ну, почему идиот не падает на колени в смиренной благодарности… нет, забудем. Еще один удар по спине; пыльный старик закашлялся.

Горлас проследовал к краю большой ямы и оглядел муравейную активность внизу. — Все хорошо?

Мастер, выкашлял пригоршню желтой мокроты, подковылял к нему и встал, сгорбившись, вытирая руку о закопченную штанину. — Довольно хорошо, господин, просто отлично.

Видите, как улучшилось его настроение? Нет сомнений, все утро его мучила неопределенность. Бедный бесполезный ублюдок. Делать всю эту грязную, тяжелую работу, а потом благодарить людей вроде Горласа за честь. «Ты мне нужен, тупой дурак. Видишь? Вот улыбка снисхождения. Наслаждайся же, спеши насладиться. Улыбку я отдаю бесплатно. Но ничего больше».

— Каковы потери за неделю?