Дань псам (ЛП)

Оставим их в этот миг.

* * *

Город, ах, город. Едва приближается сумрак, загораются синие огни. Люди стоят на кладбище, окружившем приземистые даруджийские склепы, и смотрят, как могильщики заделывают проем. Над головами носятся скворцы.

Внизу, в гавани женщина легко ступает на причал и глубоко вдыхает промозглый воздух. Отправляется на поиски сестры.

Скорч и Лефф нервничают у ворот имения. Ночами они теперь почти не разговаривают. Во дворе шагает взад и вперед Торвальд Ном. Он не уверен, стоит ли идти домой. Ночь началась тяжким оранжевым закатом, и его нервы уже в беспорядке. Пугай и Лезан Двер бросают костяшки о стену, Усердный Лок стоит на балконе и следит за ними.

Чаллиса Видикас сидит в спальне, держа хрустальную полусферу и взирая на плененную в ее сердце луну.

В комнате над баром Дымка сидит у недвижного тела любовницы и плачет.

Внизу Дюкер медленно поднимает голову, а Рыбак ласкает лютню, начиная петь.

В «Гостинице Феникса» старая, потрепанная жизнью женщина — сердце бухает в груди — входит в свою комнатушку и тяжело опускается на койку. В мире есть любовь, никогда не обретающая права голоса. Есть тайны, никогда не раскрываемые, ибо какой в этом был бы смысл? Она не знойная красотка. Она не умница. Смелость подводила ее раз за разом, но не сегодня, когда она подносит клинок к запястьям, делает надрезы под нужным углом и следит, как вытекает жизнь. Для ума Ирильты это действие — лишь последняя формальность.

Выйдя через ворота Двух Волов, Беллам Ном шагает по дороге. Он слышит, как кто-то негромко рыдает в одной из хижин для прокаженных. Ветер умер, повсюду повисла густая вонь гниющей плоти. Он спешит, ибо спешка свойственна всем юношам.

Много дальше по дороге Резак подгоняет коня, украденного в стойле у Коля. Грудь его полна холодного пепла, и сердце глубоко зарылось в пепел.

Днем он вдохнул, и вдох был полон любовью.

А теперь выдохнул в горе.

И любовь и горе, кажется, ушли далеко. Никогда не вернутся. Но глазами души он видит женщину.

Призрак в черных одеждах, темные глаза смотрят на него.

«Не таким путем, любимый».

Он качает головой. Трясет головой.

«Не мой это путь, любимый».

Но он скачет.

«Я отдам тебе свое дыхание, любимый. Удержи его.

Удержи его ради меня, как я удерживаю тебя. Поверни назад».

Резак снова качает головой. — Ты бросила меня.

«Нет, я оставила тебе выбор. Выбор еще остается. Любимый, я дала тебе место, в которое ты сможешь придти, когда будешь готов. Найди меня. Иди ко мне».

— Сначала это.

«Возьми мое дыхание. Но не это, только не это».

— Слишком поздно, Апсалар! Всегда было слишком поздно!

Душа не знает большей мерзости, нежели вдохнуть в любви и выдохнуть в горе. Но есть и другие мерзости, много других. Они выскакивают по своей воле, и дружить с ними — значит вообще ничего не понимать.

Кроме, разве что, вот этого. Для любви горе — обещание. Надежное, как взмах руки Худа. Будет много садов, но последний из посещаемых нами очень тих. Он не предназначен для любовников. Не предназначен для мечтателей. Только для одинокой фигуры, стоящей в темноте.

И вздыхающей.

Глава 20

В пустых лесах и под сводами заловвысохли лозы и мхи нависаютзакрывая просторы небесВ узких могилах и треснувших склепахсодрогаются кости, тени крадутсяот выдоха и до вздохаПодземелья башен заросли паутинойлюди в масках стучат костяшками в стенывечным шепотом эхо застылоВ черной спальне шевелится полог постеликуклы клацают ручками, глазки таращат

услышав песню с холмовИ душа заворочалась в камере плотиотвечая на ужасы адского зоваибо это музыка зверяэто грохот засовов мираначалась безумная гонкапротрубили охоту, о други моии Псы уже среди нас.Прелюдия «Дань Псам», Рыбак

Каменные лица. Ни одно не повернется в сторону Нимандера. Его горе слишком холодно для них, слишком непонятно. Он не явил в достаточной мере потрясение, ужас, тоску. Он принял весть о ее смерти словно командир, услышавший о потере рядового бойца; только Араната — в тот краткий миг, когда вообще выказала внимание к окружающим — метнула ему мрачный, одобрительный взгляд.