Данайцы

Ответа не последовало. Обратно на стол рука легла пустой и громко стукнула о дерево.

Я спросил:

– Я могу идти?

Однако ответа не было и в этот раз. Я пригляделся к руке и вдруг понял – не столько понял, а как-то расслышал даже, – что сижу за столом в совершенном одиночестве. Раздался скрип дверной пружины и тяжелые удаляющиеся шаги. Свет лампы сделался ярче. Рука, лежавшая на столе, хотя и с теми же иссеченными пальцами, была не живая, а каменная рука, протез с отбитыми песчинками краски. Повернув лампу, я увидел прямо перед собой шероховатый ангельский лик с разорванным глазом. Кровь отлила у меня от головы. От ужаса я не мог дышать. Лампа померкла, на ее месте возник рубиновый уголек Марса. Из-за спины Юлия накинула мне на шею веревку и стала душить. «Ты же хотел этого, – пояснила она. – Вот тебе и сундучок: след странгуляции». Земля, похожая на остывшую шаровую молнию, плыла в темноте, за ней следом еще одна и еще, я насчитал пять планет. Корабль, нагонявший нас, был бетоновозом, и корабль наш был полой формой, которую следовало залить бетоном, а получившийся слепок использовать в качестве орбитального монумента. Воплощению этой грандиозной затеи мешали нарядные люди в нашей холодильной камере. Построенные у бетонной стены, босые, они чего-то ждали, и маленькая девочка зажимала рукой свое черное смолистое ухо. «Постой, – обратился я к Юлии, – а как ты собираешься повесить меня в невесомости?..»

***

Поперхнувшись, я взмахнул руками и ахнул.

Мне показалось, что я падаю. Но это и была невесомость. Лицо мое комкала кислородная маска. Я был прикреплен липучими ремешками к мягкой обивке пола. На стене отсека горел красный индикатор критической массы двуокиси углерода. Это была кухня.

Стиснув зубы, я ждал, что меня стошнит. Перед глазами плавали багровые пузыри. Мне мерещилось, что и сам я плаваю внутри такого пузыря, что стоит продавить его тонкую стенку, как наступит облегчение. Однако первое же движение мое едва не закончилось обмороком.

– Юль! – тихо позвал я, не снимая маски.

С момента пробуждения некая важная мысль не давала мне покоя, но я не мог сосредоточиться на ней. Мысль эта, огромного значения, в то же время была неуловима и аморфна. Всякий раз, когда я был готов настичь ее, она просачивалась сквозь мозг, как вода сквозь сито. Тогда я решил, что маска стесняет мой ум, и снял ее.

В отсеке стоял запах лекарств и чего-то прелого. Однако, почувствовав это, я понял, что не могу закончить вдоха, что объема моих легких явно недостаточно для дыхания, они будто слиплись.

Тотчас какая-то тень накрыла иллюминатор, из-за дверей холодильной камеры послышался удар, и я поспешил надеть маску обратно. В пыльном воздухе отсека кружились стайки бурых, пульсирующих шариков воды. Накрыв рукой один из них, я увидел на своей ладони лоснящееся пятно крови и принялся высвобождать ноги из ремешков. Я бездумно рассматривал кровавый след пятерни на дверце холодильника, когда дверца распахнулась и в проеме возникла Юлия. Она не тотчас поняла, что я в сознании. На ней тоже была кислородная маска. Большое белое крыло выглядывало у нее из-за спины, в руках была дисковая пила. Замызганный, почерневший у оси диск лоснился от бурой влаги. Я был уверен, что вслед за пилой с крылом явится нечто и вовсе ужасное, что уж ни в какие ворота, но понял, что это не крыло, а задубевшее от холода, покрытое хлопьями инея полотенце. Одним краем оно приклеилось к потолку и покачивалось из стороны в сторону.

Юлия замерла.

Я кивнул:

– Выходи.

Огромный, в кровавых потеках, лоскут белого пластика сплошь покрывал дальнюю стену холодильника.

– Ты отравился, – сказала Юлия. Из-за маски голос ее звучал приглушенно.

– Выходи, – повторил я.

Она выбралась наружу. Мокрые, в бурой слизистой крови, руки ее дрожали.

Разгадав мой взгляд, Юлия шмыгнула носом.

– Холодно…

Дыханье ее было тяжелым, лицо раскраснелось.

– Порядок наводишь… – сказал я.

Она посмотрела на меня в упор. Я приподнял руку. Пила, оставленная в воздухе, ткнулась в стену неподалеку от меня.

– Ромео, – сказал я. – Его повесили?

То бишь моя большая мысль была коротка: «След странгуляции».

– …И полковник – от кого ты прячешь его? От меня?

Юлия смотрела куда-то в сторону.

Я взял пилу и приложил ладонь к кожуху моторчика: горячо.

– Ладно. Зачем я-то тебе понадобился? Если ты думаешь, что я ничего не вижу… Но ведь это же прет со всех сторон.

– Хорошо, – сказала она. – Чего тебе?

– Ромео, – повторил я, – его повесили?

Она покачала головой.

– …так повесили?

Юлия вернулась в холодильник, к лоскуту окровавленного пластика у стены, и отодрала захрустевший уголок с краю. Я увидел заиндевевшее лицо солдата с простреленной щекой.

– И что?

– Не повесили, – ответила она, держась за оледенелые поручни.

– Это гвардеец, убитый полковником, – сказал я. – И что?

– Балбес, ей-богу… – Юлия выбралась из холодильника и стала разминать закоченевшие пальцы.

– И что же?

– Да разуй глаза! – воскликнула она. – Гвардеец!

– А кто же?

– Идиот!

– Ты в своем уме?

– Слава богу!

– Да ты в своем уме?!

Она вдруг заплакала.

Я приподнял маску и вытер губы.