Данэя (СИ)

– Это наш долг: пойми! Он погиб, не успев сделать задуманное – но живы мы: ты и я, самые близкие ему люди. Если есть в тебе сомнения, то пока просто поверь – уже не ему, а мне: я прожил очень долгую жизнь, я понимаю, что он прав, наш Лал. Он был величайшим мыслителем, превзошедшим всех своих современников и прозорливостью и величием души: он первый восстал против вновь проникшего неравноправия. И мы должны – нет, обязаны сделать задуманное им за него, если не хотим предать его. Именно, предать! Слышишь, Эя?! – он почти кричал, сжав кулаки. И ненавидел ее в эту минуту.

Но она только подняла голову и спокойно покачала её:

– Нет, Дан. Это страшная планета, и гибель все время подстерегает нас. Здесь страшно давать жизнь ребенку. Разве мало жертвы, которую мы принесли за появление на ней?

– Эя...

– Как в древней легенде, которую он рассказывал: грозные боги неведомого мира потребовали от путников кровавой человеческой жертвы и, получив ее, умилостивились и дали им успех и удачу. – Она – не кричала: говорила тихо, ровным голосом.

Дан с отчаянием чувствовал, что ее не убедишь. И ушел к себе.

Эя отлично понимала, что он ее не оставит в покое. Всю жизнь ради науки он не щадил себя – сейчас не пощадит и ее, раз считает это необходимым: он будет добиваться своего.

Ей будет очень трудно: сегодня она одержала верх, но дальше... Ведь это Дан, самый великий ученый Земли – также и для нее. И не только это: он самый близкий и дорогой ей человек. Единственный: Лала нет больше. Лал и Дан – ближе их никого не было никогда для нее; она готова была для них на что угодно. Но ребенок, здесь?

Конечно, метеоритная опасность не настолько велика. Метеорит, погубивший Лала, почти уникален: следов падения подобных – единицы. Здесь – не Луна, начисто лишенная атмосферы: газовая оболочка, в которой из-за отсутствия свободного кислорода не сгорают метеориты, тем не менее успевает значительно погасить их скорость. Космическая пыль и мелкие метеориты практически не опасны, более крупные – слишком редки. Они почти избавились от страха перед ними: не одевают скафандры-панцири – считают, что достаточно легких, из мягкой пленки.

Но – всё равно – где-то еще жив страх вообще, сохранившийся с момента гибели Лала. И ребенок здесь? Что еще тут может произойти – неизвестное, непонятное, неотвратимое? Они не имеют права дать появиться ребенку на свет, чтобы подвергнуть его стольким опасностям! Здесь – не Земля!

Но на Земле сейчас такое – абсолютно невозможно: это ясно и ей. Поэтому Лал и не видел другого выхода.

И всё-таки, это безумие: Дан должен понять. Каждый из них вправе рисковать – но только собой и товарищем, взрослыми – но не ребенком: маленьким, беспомощным, беззащитным.

Как тот, которого ей дала подержать Ева. Если бы это было возможно на Земле! И мига не думала бы. Но здесь – в чужом, враждебном мире. После страшной гибели Лала.

Как ей отстоять свою правоту? Дан – не Лал: он не будет, не сможет, как тот, столько же времени молчать.

... Проходя к себе, Эя увидела, что дверь каюты Дана закрыта неплотно. Оттуда доносились негромкие скрипучие звуки.

Эя остановилась, вслушиваясь. “Скрипка”, вдруг догадалась она, “скрипка Лала”. Дан не прикасался к ней до сих пор: не было времени, и не оставалось сил, ни физических, ни душевных. А сегодня он взял ее в руки; взял как знак того, что ничего не забыл, остался верен.

Отрывистые, робкие звуки – как вызов ей, отрекшейся. Эя тихонько прошла к каюте Лала, где на подстилке спал Пес. Она наклонилась погладить его; он резко мотнул головой, почувствовав ее руку, вскочил и встал, враждебно, как ей казалось, глядя на нее.

Она ушла в свою каюту. Отрывистые звуки скрипки будто царапали сердце. Лицо её было смертельно бледным; молча лежала, до крови закусив губу.

Скрипка умолкла.

– Эя! – послышался его тихий зов. Она не откликнулась, хотя прекрасно слышала через оставленную не притворенной дверь. Он не повторил зова; должно быть, просто хотел проверить, не спит ли она. Эя слышала его шаги: они удалялись – он шел не к ней.

Тишина – мертвая, напряженная, бессонная. С воспаленными глазами, с горящей головой.

И вдруг каскад звуков обрушился на нее. Дан играл в салоне Апассионату. Звуки навалились на нее: они обвиняли, безжалостно били, требовали. “Отбрось сомнения и страх – и ради великой цели сверши трудный подвиг!” Умерший много веков назад Бетховен звал, и звал недавно погибший Лал – их голосами говорил Дан.

Музыка оборвалась внезапно.

– Нашел! – услышала Эя.

Снова прозвучали шаги Дана. Все стихло.

Совершенно обессиленная, она незаметно уснула, провалилась в небытие.

25

Эя спала недолго. Проснувшись, увидела на экране: “Записка”. Она спешно включила воспроизведение.

“ Я улетел ко Второй пещере. Жду там.

Очень прошу тебя до встречи со мной посмотреть пьесу Ибсена "Бранд".

Не торопись.

Дан”

Ее неприятно кольнуло, что написано буквами, а не записью его лица и голоса.

Ну, хорошо! Причин отказаться выполнить эту его просьбу нет.