Даниэль Друскат

«Знаешь, — бубнил Цизениц, — Альтенштайн всегда был бедной деревней, и альтенштайнский помещик всегда был беднее своего родича из Хорбека. Даже польские работники не помогли. Издавна были поля худые и поля тучные и, значит, хозяева бедные и богатые. А нынче опять же бедные и богатые кооперативы. Может, у природы закон такой. Уж я-то знаю, твой отец хочет вроде как перещеголять хорбекского Штефана, только не сдюжить ему. Господь бог или — ежели тебе эдакое слово не по нраву, ты ведь, поди, прошла югендвайе[7], — скажем, пусть не бог, пусть природа, природа-то жребии поделила несправедливо».

Аня и в самом деле годом раньше ходила на подготовительные занятия, а кое-что усвоила в школе, узнала из книг и от отца. И потому сказала чуть свысока, как нередко говорят молодые люди, считая, что во многом разбираются лучше старших:

«Поверь, дедушка Цизениц, социализм устранит несправедливость».

«Так только в газетах пишут, — махнул рукой Цизениц. — Все равно из пучка соломы дом не построить. Вот и получается: одни должны из кожи лезть, а другим живется полегче, смотря по тому, какой выпал жребий, я уж тебе говорил. Одним, стало быть, везет, а другим нет. Так уж оно заведено, да так и останется».

Цизениц продолжал свои диковинные рассуждения до той самой минуты, когда они наконец вышли на косогор. Мужчины тем временем вызволили насос, стащили с себя мокрую одежду и бросили сушиться на траву. День был жаркий, они сидели на лугу в плавках, а кто и в исподнем, невеселые и угрюмые. Цизениц откупорил бутылки, перво-наперво приложился сам и от наслаждения прищелкнул языком.

«Следующий, пожалуйста».

«Подождать надо, пока вода спадет, — сказал Друскат, — Потом залатаем дамбу».

Никто не отозвался. Друскат кивнул Цизеницу. Тот кочевал следом за бутылкой, которая переходила из рук в руки, ото рта ко рту. Цизениц протянул ее Друскату, но тот отмахнулся, пить ему не хотелось.

«Ветер с озера поджимает, и все-таки непонятно, откуда столько воды. Как думаешь, смотритель? — обратился он к старику. — Может, где-нибудь запруду поставили?»

«Может».

Мальке, кооперативный дояр, наверно, больше всех ждал от работ на Топи: и кормов для скота, и больше молока в подойниках, и, конечно, заработки повыше для себя и для жены, может, и премию, тоже сгодится, как-никак пятеро ребятишек, обо всех надо позаботиться...

«Попробовали и ничего не вышло, — строптиво заметил Мальке. — Брось ты, Друскат, оставь нас в покое со своим болотом. В деревне больше никто за эту каторжную работу не возьмется».

Друскат вскочил и зашагал к воде.

«То, чего мы хотели, было разумно. Пора кончать с болотом, с нуждой, хватит мучиться с кормами. Сколько раз то солнце травы спалит, то озеро зальет».

И он опять повторил ту самую фразу, которую Аня от него не раз слышала, но сегодня ей показалось, что все это пустой звук, затасканная присказка: «Природу нужно одолеть».

Цизениц как-то глупо, по-козлиному хихикнул. Девочка смотрела на отца, тот словно в ярости сжал кулаки, и она поняла: сейчас ему приходится сдерживаться, хотя порой он мог и вспылить; вот и теперь Друскат с удовольствием прикрикнул бы на мужиков. Те устало лежали на спине, заложив руки под голову, и вели себя так, будто несчастье, свалившееся на всех, вовсе их не касалось. Один Кеттнер сидел подобрав ноги и хмуро жевал соломинку. Друскат сказал:

«Надо обуздать это проклятое озеро!»

Мужчины поднялись.

Друскат вздернул и снова опустил плечи.

«Может, неразумно было браться в одиночку. Мы, горстка людей из Альтенштайна, не сдюжили, не сумели спасти запруду. Но вместе с хорбекскими, с их машинами, кранами...»

«Деньги, дорогой мой, деньги!» — не без издевки отозвался Кеттнер.

«Да, — сказал Друскат, — и с их деньгами мы смогли бы сделать все как надо и надолго».

Он стоял у подножия косогора, в одних плавках, потом вдруг протянул руку, указывая на разрушенный польдер, — смешным он не кажется, подумалось Ане, — широким жестом обвел всю Топь и воскликнул:

«Прямо под водой земля, там, среди ивняка, везде земля, четыре тысячи моргенов[8]

луга, достаточно большого и тучного, чтобы прокормить стада десятка кооперативов».

Мужчины нерешительно встали, один за другим подошли к Друскату, потягиваясь, как бы желая стряхнуть усталость или размять затекшие мышцы. Они ничего не говорили, стояли с Друскатом рядом и, как он, не отрывали глаз от Волчьей топи, от затонувшего польдера, над которым сияло солнце.

Кеттнер, кряхтя, нагнулся, собрал одежду, натянул брюки.

«Так поговори с хорбекскими, Даниэль, — сказал он. — Попробуй еще раз, старина, говорят, этот Штефан тебе друг».

Аня сидела за столом напротив Штефана. Обеими руками она поднесла ко рту чашку, отпила немного, поверх чашки пристально посмотрела на него. «Скрыть что-то хочет, — думала она, — я мало что знаю о старых хорбекских историях, тут он прав, но прошлогодний скандал произошел у меня на глазах».

Случилось это в тот несчастный день, когда затопило польдер.