Даниил Андреев

Глава семьи Протасий Пантелеевич, преподаватель рисования, перед революцией служил сразу в трех учебных заведениях Трубчевска – в высшем начальном училище, в мужской и женской гимназиях. Самородок из казаков села Гарцева под Стародубом, он был из тех, кто даровит во всем, за что ни берется. Учившийся в киевской рисовальной школе у небезызвестного передвижника Пимоненко, он, уже обзаведшийся семьей, выдержал экзамены и получил право на преподавание чистописания, черчения и рисования. Переехав в 1905 году из Волынской губернии в Трубчевск, растил детей, посильно служил прекрасному, сеял, согласно интеллигентским заветам, доброе и вечное. Живописи не оставлял, писал пейзажи окрестностей: «Нерусса», «Плесы», «Поповский перевоз», «Стародубский пейзаж»… Протасий Пантелеевич восхищал живым умом, привязанностью к искусству и литературе. Кроме живописи он увлекался и поэзией, и философией, и музыкой. Делал скрипки, стоявшее в его домике пианино собрал собственными руками. Столярничал, разводил цветы.

У Андреева с каждым из Левенков сложились свои отношения, но дружба была именно с главою семейства. Стихи, написанные в тюрьме и ему посвященные, он озаглавил «Памяти друга», думая, что того нет в живых. В стихах сказано о главном, что их сближало, – о восприятии природы и чувстве мистического:

Был часом нашей встречи истиннойТот миг на перевозе дальнем,Когда пожаром беспечальнымЗажглась закатная Десна,

А он ответил мне, что мистикойМы правду внутреннюю чуем,Молитвой Солнцу дух врачуемИ пробуждаемся от сна.

«Нам свои стихи он читать стеснялся, но охотно читал их отцу», – вспоминала Лидия Протасиевна. С Протасием Пантелеевичем он бродил по берегам Неруссы, беседовать они могли «о неизвестной людям музе», не замечая времени.

Детей в многочадной семье было восемь¹⁹⁹

: четверо сыновей, столько же дочерей. Все унаследовали и отцовскую жизнестойкость, и тягу к искусству. Подружился Даниил со старшим сыном Протасия Пантелеевича – Всеволодом, его ровесником²⁰⁰. Всеволод вначале пошел по отцовским стопам, стал художником, но страсть к истории, к археологии перетянула. В хождениях по окрестностям Всеволод, как и его младшие братья – Анатолий, увлеченный фотографией, Олег, бывший еще школьником, захватив удочки, не раз сопровождали Андреева. Бывало, вечером выходили из Трубчевска, чтобы перед рассветом выйти к прячущимся за чащобой Чухраям и встретить рассвет на Неруссе.

Левенки видели в Данииле не только высококультурного столичного молодого человека. При всей скромности и застенчивости, необыкновенность, даже таинственность сквозила в его облике – высокий, худой, с густой от загара смуглотой, большелобый, с ясными и лучистыми глазами. Манера говорить резко отличалась от трубчевского выговора. Бросалась в глаза Левенкам его неприспособленность к практической жизни. Казалось смешным, что он пытался, обжигая пальцы, испечь на огне свечи яйцо, что, отправившись на базар за пшеном, принес проса. Но неудачные походы на Ярмарочную площадь остались стихами:

Мимо клубники, ягод, посуды,Через лабазы, лавки, столбы,Медленно движутся с плавным гудом,С говором ровным

           реки толпы:От овощей – к раскрашенным блюдам,И от холстины —           к мешкам                      крупы.

Олег Протасьевич рассказывал: «Мы пошли на Жерено озеро – я, Анатолий и Даниил Леонидович. Говорили на какие-то философские темы. И тут, когда я спорол какую-то чушь, он мне сказал: “Олег Протасьевич, вы ошибаетесь”. И я, мне было лет пятнадцать, был поражен, что он назвал меня на “вы” и по отчеству».

Анатолию Протасьевичу помнилось другое. «Было, Даниил – дурачился. Он начинал: “Подумай, лягушатница – Гоголь, залив Десны, Нерусса – тоже мне красавица – там ни мостов, ни людей нет…” Вот на эту тему он и дурачился. Можно себе представить, Даниил дурачился? Но это было. С маршалом Жуковым я на ты был. И с Даниилом на ты». Но Анатолий Протасьевич помнил и то, что походка у Андреева была, когда он выходил с посошком в путь, апостольской. Таким и запечатлел: на мутноватой любительской фотографии – высоколобый юноша-странник с мешком за плечами, в подпоясанной светлой рубахе с отложным распахнутым воротом.

Старшая в семье Евгения преподавала астрономию. Она окончила трубчевскую гимназию, много читала, писала стихи, знала языки – немецкий и французский, изучала польский, читала по-польски романы Сенкевича. Увлекалась предметами романтическими – астрономией и поэзией. Она и стихи писала о звездах:

Орион и Сириус выходятНа охоту в звездные поля.С их очей застывших глаз не сводитЗимней ночью мертвая Земля…