— Кого ты нашел? — переспросил Данте, не веря своим ушам.
— Твоего папашу, разумеется, — не моргнув глазом, ответил толстяк. — Он почему-то был завязан в узел, вот только не знаю — в Соломонов иль в какой другой.
— Иди проспись! — гневно прервал Алигьери. — Как ты смеешь смеяться над моим отцом?
— А ты над моей Неллой? — парировал Форезе.
— Я лишь говорю о твоем к ней отношении.
— Я тоже. Ты ведь ни разу не был на могиле отца. Сказать кому — так не поверят.
— Отчего ж не поверят? В людной Фьоренце нет стольких жителей, столько кривотолков и всяких измышлений возникает каждый день. Все слабы рассудком и верят всякому вранью. Даже в церквях падки лишь на остроты да на ужимки. Что уж говорить о друге? Да и друг ли ты мне? Может, просто ходишь за мной, преследуя какую-нибудь свою цель?
На этой последней фразе миролюбие Биччи наконец закончилось. Побагровев от ярости, он закричал:
— Он еще смеет подозревать меня в корысти! Да ты сам постоянно клянчишь у меня деньги! Все знают: твой папаша уговаривал старого Манетто отдать за тебя Джемму целых две недели, потому что вашему роду, кроме фамильной гордости, похвалиться нечем!
— Что ты сказал?! — Рука Данте выхватила кинжал. В этот момент в переулок с криками влетели всадники. Приятели инстинктивно вжались в стену. И вовремя: там, где они только что стояли, пронесся вороной конь. Другой заржал, резко осаженный всадником.
— Эй, Биччи! Опять слоняешься без толку? — донеслось сверху.
— Отчего же, многоуважаемый Барон, — ответствовал Форезе, аккуратно поправляя скособочившийся кафтан, — я занят крайне важным делом. Ищу свою голову, потерянную давеча где-то на этой улице.
Корсо Донати (это был именно он) захохотал:
— Я и говорю «без толку». У тебя никогда не было головы на плечах, Форезе. Или я не прав?
— Разумеется. Ты всегда прав, мессир Корсо, ибо правда любит сильных.
— Да-да. — Барон рассеянно комкал поводья. Вороной нетерпеливо переступал, ожидая команды. — А кто это с тобой? Не наш ли будущий родственник?
Алигьери сдержанно поклонился.
— Кажется, правовед… — припомнил Корсо, — полезное ремесло и весьма доходное. К чему тратишь время на дурную компанию?
Форезе скорчил обиженную гримасу:
— Э, мессир, мы все же с вами братья. Зачем поливать родню помоями?
Барон, не удостоив толстяка вниманием, продолжал внимательно разглядывать его спутника. Решив что-то для себя, он обратился к Данте неожиданно любезно:
— Сегодня во дворце Моцци собрание. Будут Фрескобальди, Донати, Портинари и многие другие уважаемые люди. Предалагаю тебе примкнуть к моим друзьям, мы как раз направляемся туда.
— Благодарю, любезнейший, — учтиво ответил Алигьери, — только боюсь, я не смогу найти себе там занятие.
— Хм! — Корсо даже свесился с лошади, чтобы посмотреть Данте прямо в лицо. — А зачем же ты учил свое правоведение? Ради корысти или для пользы отечества?
— Разумеется, второе.
— Тогда вперед. Мы будем обдумывать новые законы для милой Фьоренцы, может случится польза и от тебя. Нужно, чтобы наше законодательство пришлось по нраву многим и выгодно отличило нас от соседей.
Барон вознаградил себя за неудобную позу, разглядев явное воодушевление в глазах собеседника.
— Совершенный свод законов — к такому стоит стремиться, — подхватил Данте, — но только при чем тут соседи? Мне кажется, гораздо более прекрасным сделать общее законодательство для всей Италии.
Лицо Корсо потемнело, он снова сел прямо и крепко сжал поводья мускулистой рукой.
— Ты рассуждаешь, как гибеллин, — наконец сказал он, не скрывая разочарования. — Это странно: ты ведь из гвельфской семьи. Будем надеяться, в тебе говорит неразборчивая молодость. Мне ясно только одно: я поторопился с приглашением. Нужно узнать тебя поближе и тогда, может…
Не договорив, он пришпорил коня и поскакал по переулку. За ним последовали остальные всадники.
— Боюсь, мне будет трудно запомнить свою невесту, — задумчиво сказал Данте, глядя им вслед, — сегодня я познакомился с еще одним Донати, и это не прибавило мне уважения к вашему роду.
— Хочешь бесплатный совет? — спросил Форезе. — Бойся разозлить Корсо. Тебе это аукнется очень больно, не то что со мной, хотя я тоже умею постоять за себя. Ну, прощай.
И толстяк, возмущенно сопя, ушел.
Глава одиннадцатая. В преддверии войны