Данте в русской культуре

В близком окружении Блока интерес к Данте имел давнюю историю. Одна из бабушек поэта, Елизавета Григорьевна Бекетова, владела итальянским языком; кроме того, среди Бекетовых и родственно связанных с ними Соловьёвых, Коваленских, Якушкиных, Карелиных было немало профессиональных литераторов, прекрасно знавших мировую литературу и считавших преемственность культурных запросов неотъемлемой частью семейных традиций. «Новую жизнь» Данте переводили Вл. С. Соловьёв[817], его племянник, двоюродный брат Блока С. С. Соловьёв

[818], сам Блок отдавался чтению Данте с увлечением и сосредоточенностью. Его пометы можно найти не только на страницах первой части «Комедии». Ими буквально испещрена работа Т. Карлейля «Жизнь и произведения Данте» (она помещена в качестве приложения в том издании поэмы, которое находилось в библиотеке Александра Блока)[819]

.

Знакомство с пометами почти постоянно вызывает различные ассоциации с текстом статей, стихов поэта и воспоминаниями о нем его современников. Эти ассоциации не случайны, потому что, как правило, Блок отмечал у Карлейля то, что соотносилось с его собственными представлениями о Данте, что отвечало духу его творческих и человеческих устремлений. Например, в своей «лучшей статье»[820] «О современном состоянии русского символизма» поэт писал: «Искусство есть Ад. Недаром В. Брюсов завещал художнику: „Как Данте, подземное пламя должно тебе щеки обжечь“. По бесчисленным кругам Ада может пройти, не погибнув, только тот, у кого есть спутник, учитель и руководительная мечта о Той, которая поведет туда, куда не смеет войти и учитель»

[821]. Эти важнейшие размышления Блока вспоминаются при разборе его пометы на полях первого тома «Божественной комедии». Прочтя у Карлейля: «Великая душа Данте, не находившая себе пристанища на земле, уходила все более и более в этот страшный другой мир», – поэт отчеркнул последних четыре слова и против них написал: «Подземное пламя»[822]

. Кстати, по этой помете можно ориентировочно судить о времени маргиналий Блока: вероятно, они сделаны не ранее 1908 г., ибо процитированные стихи Брюсова были напечатаны впервые в январском номере «Весов» именно за этот год.

Сопоставление слов Карлейля, блоковской пометы и текста статьи поэта позволяет найти ключ к одному из смыслов утверждений Блока: «…лучше человеку не слыхать о Данте, Эсхиле, Шекспире, Пушкине, чем разменивать их на мелкие монеты» (V, 474). Этот смысл связан с той «руководительной мечтой», которая была основанием для блоковской типологии столь разных художников. Типологии, захватывавшей и блоковское творчество, открывавшее своему читателю миры, никогда «вполне не воплощавшиеся» (V, 475). Но они были для Блока такой же реальностью, как для Данте ад, рай и чистилище. «Данте, – отмечал Карлейль, – также мало сомневался в существовании болота Malebolge, в том, что оно лежит именно там со своими мрачными кругами, с своими alti guai и что он сам мог бы все это видеть, – как мы в том, что увидели бы Константинополь, если бы отправились туда»[823]. Блок подчеркнул эти строки вплоть до «alti guai», что, конечно, не означало, будто он и сам верил в существование описанных в «Комедии» царств, но без веры, подобно дантовской, поэт не мыслил подлинного искусства. В письме к А. Н. Чеботаревской, сокрушавшейся, что горьковская «Летопись» ополчается против «мечты», против того, что дорого, Блок недвусмысленно противопоставил веру художника мечте, не прошедшей «сквозь страду жизни» (V, 576). «Я думаю, – писал он, – что Вы меня совсем не знаете; я ведь никогда не любил „мечты“, а в лучшие свои времена, когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, – я даже ненавижу „мечту“, предпочитаю ей самую серую действительность» (VIII, 451).

Вникая в статью Карлейля, Блок неизменно обращал внимание на те характеристики Данте, в которых тот представал как «насквозь человек». Так Андрей Белый аттестовал самого Блока. В дневнике 1921 г. он отказывался назвать его «гражданским» поэтом, замечая одновременно, что воздух стихов Блока – «воздух России двух последних десятилетий»[824]. Этой записи созвучны строки одного из писем Блока. В декабре 1907 г. он объяснял матери: «Моя тоска не имеет характера беспредметности – я слишком много вижу ясно и трезво и слишком со многим связан в жизни» (VIII, 221). Эту неразрывную связь с жизнью он обнаруживал в Данте. «В жизни, – подчеркивал Блок замечания Карлейля, – поэт прошел обычные ступени; он участвовал, как солдат, в двух кампаниях и защищал флорентийское государство, принимал участие в посольстве и на тридцать пятом году, благодаря своим талантам и службе, достиг видного положения в городском управлении Флоренции»[825].