Дар

Она ускорила шаг, но старик опередил ее. Выставив вперед черный блестящий от вязкого гноя обрубок, он зашипел: «Сегодня яблочный спас, дочка. Подай, подай старику на яблочки!» Он стоял перед нею, сгорбленный, черный весь от копоти, сажи, въевшейся многолетней грязи, и, протягивая ей отвратительную свою руку, шепелявил, будто не просил, а предлагал:

— Возьми этот обрубок и съешь его. Сегодня обрубочный спас!

Алена взвизгнула и изо всей силы толкнула нищего в грудь. Руки ее провалились сквозь рубище, и, на секунду соприкоснувшись с телом старика, она ощутила гадостное трупное тепло. Нищий упал на спину без звука. «Что же он сказал во сне?» Она побежала, всхлипывая. Отчего–то, в эту секунду невероятно важным показалось ей осознание того, что мама Андрея жива. И…

«Что он сказал?»

Она остановилась, пораженная. Огляделась вокруг. За ее спиною возвышалась громада церкви. Нищие, все как один, глядели в ее сторону, открыв рты. Вдалеке, за церковью, она разглядела крошечные фигурки бабушки и внука, склонившиеся над темной точкой на дороге. Деревья замерли, сам воздух окаменел. Живот скрутило мгновенным спазмом, на грудь опустилась двухтонная плита, легкие сплющило, хрустнул позвоночник. Верх и низ поменялись местами, и вот уже она глядит в небо, в серое бесконечное небо.

Вот, что он сказал: «Солнышко, ты умерла. Ты умерла, любимая. Тебя больше нет».

Она лежала посреди дороги, неловко подвернув левую ногу. Туфли слетели и валялись рядом, теперь уже бесхозные. Машина ударила ее в грудь, подмяла под себя, сровняла с асфальтом. Разорвала живот, наматывая внутренности ее на колеса. Двадцатилетний водитель–убийца отчаянно вжался в сиденье, вцепившись в руль, и тихонько заскулил.

Было пять часов утра.

Жилтоварищество

Анатолий Петрович Мертвецкий, человек недюжинного внутреннего содержания, воспринимал жизнь человеческую как наказание. По вечерам, приходя с чудовищной работы, что вызывала у него исключительно омерзение, даже в те минуты, когда он получал зарплату, глядя на подушкообразное лицо жены, следящей за ним тараканьими глазами, ужасаясь своему огромному трехлетнему сыну, Анатолий Петрович внутренне выл. Внешне, впрочем, он всегда оставался абсолютно спокоен, даже несколько отстранен. В тот день, в частности, когда умер его близкий друг, бухгалтер Бубенцов, пав жертвой замысловатой поножовщины в общественном транспорте, и мать последнего, полубезумная учительница истории, в домашнем халате и тапочках на босу ногу заявилась к Мертвецкому, голося истошно, он лишь поглядел на нее строго и поинтересовался, много ли ножевых ранений нанесли Бубенцову и на месте ли все внутренние органы покойника. После чего, не дожидаясь ответа, захлопнул перед ошеломленной старушкой дверь и уселся пить вкусный морс.