Дар

— Оля. — Он протягивает руку, нащупывает ее тело, такое маленькое, дрожащее под одеялом, крепко обнимает. Прижимает к себе. — Девочка моя. Что случилось?

— Господи, Андрюша, как хорошо, что ты не спишь… Я, я… — голос повышается, срывается на тихий мышиный писк. Тело дрожит под его рукой. — Мне так страшно!

Теперь, когда его глаза привыкли к темноте, он видит, что она плачет. По–детски, скривив лицо, морщит нос. Он гладит ее по спине, похлопывает, как порой похлопывает сына, когда мальчик кричит ночью, увидев плохой сон. Ужас, что стрелой кольнул его, уже отступил. Ничего не произошло. Ничего…

— Это сон, да? — тихонько спрашивает он… — Тебе приснился сон?

Жена смотрит на него прямо, неестественно — широко раскрытые глаза источают физически ощутимый мрак.

— Мне… Да. Это был сон, — снова переходит на шепот. Истерические нотки постепенно исчезают из ее голоса, тьма пожирает их.

— Верно… сон… Андрей! Это было… так последовательно. Так ведь не бывает во снах.., чтобы все было… логично, верно?

Теперь он уже полностью проснулся. Остатки недавних сновидений исчезли из его головы, растворились, ушли в подполье разума. Он испытывает смешанные эмоции. Ему жаль жену, хочется защитить ее, пусть даже и от монстров, созданных ее же сознанием. В то же время он раздражен. За окном только начинает светать, и свет этот, слабый, болезненный, жидкий, отравляет его.

— Может, детка. Все может быть.

— Я должна рассказать тебе. Тогда сон не сбудется.

Раздражение внутри него уступает место злости. Ему хочется оборвать ее монолог, закончить разговор и провалиться поскорее обратно в ту пропасть, что забвением наполняет его по ночам, оставляя все настоящие ужасы позади. Но он молчит, еще крепче прижимая ее худенькое тело к себе, чувствуя ее груди своей грудью. Ее сердце бьется быстро, часто, громко. Так бьется в последние секунды жизни курица, исполняя свой последний танец уже обезглавленная. Жена смотрит на него. В ее глазах ночь. Бездонная и беспощадная. Его молчание она принимает за согласие.

— Мне приснился конец света. Конец всего, понимаешь? Господь решил закончить всю эту мерзость и… Боже… — она стонет, прерывается, но тотчас же одергивает себя и продолжает: — В этом сне…у меня не было лица… Нет, не так, я была не я, так правильно. Я была молодой совсем девчонкой, и… там не было тебя. И сына. Будто бы ранним утром, в субботу, я вместе с приятелями собираюсь сплавляться по реке на байдарках. Вниз по реке, к порогам. Андрей, я же никогда в жизни не плавала на лодке…а тут… И вот мы идем вдоль реки. Раннее утро, солнце только восходит. И когда оно показалось из–за реки, я увидела… Солнце было огромным. И оно… застыло над рекой, буквально над водой. Тот край его, что почти касался воды, был… коричневым… Серовато–коричневым. И свет, утренний свет был… таким… черт, я не знаю… будто смотришь на мир сквозь саван. Все выцвело, как на старых снимках, приобрело неправильные контуры, жирные очертания, свет был… Гнилой.

Я смотрю на это солнце… Оно не поднимается выше, понимаешь? Оно плывет вдоль реки, разбухшее, как гнойник, и тут… тут, вот, сейчас мне ясно, что это бред, такое бывает только во сне, но во сне ты этого не знаешь, и все происходящее кажется тебе возможным, а от этого еще более жутким, тут я чувствую, что солнце сейчас упадет в реку, что оно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО находится прямо над водой и… гадость, Господи, упадет в реку, разбрызгивая вокруг этот гнилой свет. И все это видят… осознают. Мы бежим. А потом, как–то сразу, мы оказываемся в городе. В центре. Тот же гнилой свет, здания, машины, все кажется нарисованным неряшливыми мазками. Ясно, что сейчас случится что–то ужасное. И кругом люди. Несмотря на раннее время, словно весь город высыпал на улицы. Они просто стоят раскрыв рты и смотрят в небо.

А потом… потом появился… Словом, посреди этой толпы я увидела… дьявол, человеческую фигуру, но это был не человек, Андрей. Он был огромный, метров пять ростом, если не больше, и он… просто стоял посреди толпы. Лицо… такое, как на портретах хана Батыя. Плоское, землистое. Раскосые глаза. Черные. И он… оно не двигалось. Возвышалось над людьми, поворачивало голову туда–сюда… Потом я увидела других. Они… стояли среди людей как пастухи и… ждали. Чего они ждали?!

Мы снова бежим. Я точно помню, нам нужно было выбраться из города, потому что мы понимали, что после того как…все это кончится, людей не останется. Будет хаос. И боль. И вот мы бежим… Забегаем ко мне домой, но это не наша с тобой квартира, а другая… Впрочем, и город, город тоже, кажется, другой. Мы забегаем ко мне домой, набираем еды, вещей первой необходимости, но все смазано, как это часто бывает. Все смазано и так… схематично.

А потом, когда мы выходим из дома… Самое страшное. Я вижу старика. Он стоит возле двери так, будто он точно знает, что дверь откроется и кто–то выйдет. Нет, неправильно. Он ждет меня и знает, что выйду именно я. И когда я выхожу, он хватает меня за руку, смотрит мне прямо в глаза и шепчет на ухо так, как я тебе сейчас шепчу.

Вот, что он говорит: