Дар

— Никто сразу не понимает, — она вздохнула, — Я имею в виду стричь вас с беседой или молча? Фраза эта, знаете ли, впервые прозвучала у великого писателя Ираклия Андроникова…

— У Вадима Шеффнера! — рявкнул сидевший за соседним креслом мужчина. — Учишь вас, учишь!

Столин поглядел в зеркало, и ему показалось, что мужчина в раздражении пытается выбраться из кресла, возможно, для того, чтобы более наглядно поучить недалекую девушку, но рыхлая парикмахерша тотчас же засуетилась вокруг него, приговаривая:

— Тише, тише, кыш — кыш — кыш, уже все, все, все…

— У Шеффнера, — еще раз буркнул мужчина и осел в кресле.

— Точно, у Шеффнера, — улыбнулась девушка. — Так как вас стричь?

— Если можно, без разговора, я люблю тишину, — сказал Столин и тотчас же устыдился своей грубости. В провинциальном желании доставить клиенту радость не было ничего плохого — просто он несколько утомился от калейдоскопа несуразностей и действительно с большим удовольствием посидел бы в тишине некоторое время.

— Ну что ж, без разговора, так без разговора, — ничуть не расстроилась Мила. — Тогда вы можете вовсе меня не слушать и не отвечать мне, а я буду вам рассказывать истории из жизни нашего города, пока вас стригу.

— Я не.. — начал было Столин, но девушка перебила его:

— И не спорьте! Прелюбопытнейшие, знаете ли, истории порой случаются здесь, в Олиуме! — Она принялась ловко стрекотать ножницами. — Вот вы спросите, поди, что может произойти в столь сонном городке, ан нет, сударь, у нас столько всего приключается ежедневно, что порой диву даешься, откуда и как. Ведь если здраво разобраться…

«Какой, к чертовой бабушке, Олиум?» — хотел было спросить Владимир Ефимович, но осекся устало.

Щелканье ножниц, оживленное щебетанье девушки, гул фена, телефонные звонки, далекий шум машин смешивались в единый гипнотизирующий звуковой фон. Владимир Ефимович закрыл глаза и погрузился в легкую дрему, представляя свои дальнейшие действия, что виделись ему теперь отчего–то в радужном свете. Вот он, постриженный и благоухающий одеколоном, возвращается в гостиницу, его привечает довольный портье и вручает ему новехонький ключ. Вот он поднимается в номер, подхватывает дипломат и неспешным шагом направляется к автовокзалу, садится в сверкающий хромом автобус и по гладкому шоссе едет в сторону дома, где его встречает толстый кот Тихон, с сединой в черной как смоль шерсти, и буравит его болотистым взглядом, и трется о ноги, выпрашивая еду, и мурлычет тихо, утробно низким раскатистым басом…

— … выходит из ресторана, Люба, ты помнишь, да? И идет к шоссе, а этот, значит, за ним. С топориком, стало быть. А этот, такой на фасоне весь идет — никого не замечает. А тот, значит, догоняет его и так аккуратненько…

Владимир Ефимович вздрогнул и открыл глаза. Мила, склонившись над ним, вовсю орудовала ножницами, жирный мужчина в зеркале теперь сидел под феном, а рыхлая Люба поправляла тюрбан стоя у окна. Увидев, что Столин открыл глаза, девушка осеклась, а Люба опустила руки и повернулась к Владимиру Ефимовичу, явив ему смертельно бледное лицо, на котором ярко–красными пятнами цвели угри.

И наступила мертвая тишина. Столин огляделся несколько осоловело, распаренный дремой, и лишь секунду спустя понял, что фен, под которым сидит мужчина в зеркале, работает совершенно бесшумно. Или не работает вовсе.

Он повернул голову и озадаченно уставился на неподвижную тушу в кресле. После посмотрел сначала на рыхлую девицу у окна, а потом уж на своего мастера. Мила стояла неподвижно, опустив левую руку с зажатыми в ней ножницами параллельно туловищу, ее правая рука, с голубой расческой, была прижата к груди. Столин хмыкнул недоуменно и посмотрел в зеркало.

Судя по всему стрижка подходила к концу. Парикмахер убрала несколько больше, чем он рассчитывал, однако, несомненно, работу свою знала — волосы были аккуратно уложены, стрижка придавала лицу Владимира Семеновича определенную юношескую бесшабашность. Столин не удержался и усмехнулся своему помолодевшему лет на десять отражению. Впрочем, улыбка пропала, стоило ему взглянуть на отражение тучного мужчины за спиной. Тот немного сполз в кресле, теперь из–под купола фена виднелся кусок багровой складчатой кожи на загривке. В положении тела было что–то неестественное, напоминающее о сломанной и брошенной кукле.

— Простите, а с этим все в порядке? — Столин крутанулся на кресле, отчего его остриженные волосы посыпались с простыни, и уставился на рыхлую у окна. — У вас фен не работает и, ну… словом…

— Разумеется, не работает. Это и не фен вовсе. Это хелицератор, — буркнула женщина и повернулась к нему спиной с вызывающим видом.

— Вы не волнуйтесь, это наш постоянный клиент! — Мила живо развернула кресло Столина и принялась щелкать ножницами, убирая то здесь, то там. — Он всегда приходит на хелицерацию по вторникам и четвергам. Очень полезно для мандибул, очень!