Дар кариатид

Берёзы отвечали тихим шелестом, а Нина обнимала их по очереди и не могла сдержать слёз благодарности.

«Совсем девка умом тронулась», — крутил Иван у виска, видя Нину обвивающей руками белый ствол.

Такие мысли закрались и в голову Пауля, когда он указал длинными пальцами с аккуратно подстриженными ногтями на Марусю. Казнить!

Сколько раз уже старые деревья шли под пилу и топор, но никогда ещё русская девочка не бросалась к дереву, как к умирающему близкому человеку, с рыданиями.

Нина плакала и не могла успокоиться, как не пытался заболтать и рассмешить Илья, как ни взывал к мужеству Володя. Даже Пауль как-то съёжился от её безутешности, почувствовав, что почему-то именно он стал причиной внезапного горя странной русской девочки, оплакивающей берёзу.

Стук топора /с поваленного дерева обрубали сучки/ отдавался в душе Нины ударами молотка, будто забивали крышку гроба. И казалось вот-вот снова появятся в дорожной неизвестности два больших мотоцикла. Но вместо кузнечикового треска мотора лес наполнил бодрый свист и пение.

— «Soleil», — значит «солнце» по-французски, — ожил вдруг Володя. — Был у нас один учитель…

— Откуда ты знаешь? — удивилась Нина.

— Знаю, — загадочно понизил голос Володя. — Мы в школе хоть и немецкий учли, а французский я немного тоже знаю. Был у нас учитель один. Стихи нам читал по-французски.

Володя замолчал, погрузился в воспоминания.

— Тот, что про звёзды рассказывал? — вспомнила Нина давний разговор бессонной ночью в Бреслау.

— Не-ет, — замотал головой Володя. — Другой. Учитель пения, очень французские песни любил.

На дороге показались певшие — пленные в темно-желтой форме.

— Французы, — довольно повел головой с торжеством во взгляде Володя «Ну, что я вам говорил!». — У них такие береты — жёлтые.

Но не только по форме каким-то неуловимым шестым чувством пленники и узники Германии с полувзгляда догадывались, кто откуда. С полуслова понимали друг друга, как будто все языки мира вдруг непостижимым образом слились в один праязык.

Нина уже не плакала, хотя на щеках её ещё не высохли слёзы. Глаза её теперь были удивлённо распахнуты.

Французы одни насвистывали, другие — напевали веселую мелодию, в которой, как солнце, сверкала надежда на победу.

Ami entends-tu

Le vol noir descorbeauxSur nos plaines.Ami entends-tuLes cris sourds du paysQu'on encha^Ine,Oh'e partisansOuvriers et paisansC'est l'alarme!Ce soir l'ennemiConna^Itra le prix dusangEt des larmes…Montez de la mineDescendez descollines,Camarades.Sortez de la paille

Les fusils, la mitraille,Les grenades.Oh'e! Les tueursA la balle et aucouteauTuez vite!Oh'e! saboteursAttention `a tonfardeau…Dynamite…C'est nous qui brisonsLes barreaux desprisonsPour nos freres.La haine a nostroussesEt la faim qui nouspousse.

La misere.Il y a des paysOu les gens au creuxDes lits.Font des reves.Isi, nous vois-tuNous on marche etNous on tueNous on creve…Ici, chacun saitCe qu'il veut, ce qu'ilfaitQuand il pass'eAmi, si tu tombes,Un ami sort de l'ombreA ta place.Demain du sang noirSechera au grand

SoleilSur les routes.Chantez compagnons,Dans la nuit, la liberteNous ecoute…Ami, entends-tuLes cris sourds du paysqu'onEnchaine!..Ami, entends-tuLe vol noir descorbeaux sur nosPlaines!..

Беспечные голоса, в котором непостижимым образом не чувствовалось ни дыма войны, ни усталости, наполнили прозрачный июньский воздух.

Желтых беретов было около двадцати. Пленных конвоировали пятеро немцев. Рядом настороженно водили носом по сторонам две молодые овчарки.

Гулкое утро игриво разбрасывало солнечные брызги и обещало еще один день без слезинки дождя, один из тех, когда хочется мчаться, не важно куда, на резвом коне, остановиться где-нибудь в душистом поле у реки и собирать охапками цветы и травы. Но узникам утренняя благодать сулила только сменяющие друг друга часы изнурительной работы.

На чужбине даже воздух кажется другим, не прозрачным, неощутимым, потому что естественным, а ощутимым, почти инородным.

Самому старшему из пленных, худощавому, с длинными волнистыми седеющими волосами, на вид было около пятидесяти.