Дар кариатид

— Ни- на! Принимай колбасу! Товарищ сержа-ант! Простите, старший сержант!

Валентина гордо удалилась из кухни, предоставив помощнице самой разбираться с луком и копчеными мясными кругами.

— Ну что за девка! Огонь! — вновь появилась в откртом маленьком окошечке, через которое принимали продукты, кучерявая золотая Петрушкина голова.

Весь в черных чумазинах, как сердцевина подсолнуха, парень захохотал. И Нина тоже засмеялась без причины. От смеха Петруши хотелось смеяться просто так, без причины.

Всем, кроме Вали.

— Не пойму я вас, женщин, вкрадчиво начал Петрушка. — Нин, а как ты думаешь, я ей нравлюсь?

— Кому? Валентине? — удивилась Нина.

Валентине… — задумчиво протянул Петруша. — Мне почему-то кажется, что неравнодушна она ко мне.

Взгляд Петруши стал нежным и жалким.

— Нравишься, — обнадежила Нина.

Петр весело, как-то особенно легко вздохнул. И Нина подумала вдруг, что, видимо, он только что возил продукты или боеприпасы на передовую. Оттуда пятна сажи на лице. Оттуда пронзительная нежность во взгляде. Она лишь сильнее от близости смерти.

…Взгляд Петруши — небо.

В нём хочется летать.

И петь, беззаботно так.

О нём, рыжем проказнике. О конопатой вредине Вальке.

Ведь любит же, но гордая.

«Я же старше его насколько».

И не хочет любить, да любит.

Но — не скрыть, не утаить…

И оба рыжие, точно белки. Вот парочка была б! По-немецки «белка» — «Eichhörnchen». «In diesem Wald gibt's viele Eichhörnchen», — некстати вдруг возник в памяти мальчик с зелёным пером, ученик лесника.

Нина вздохнула легко, беззаботно, будто и впрямь собиралась куда-то лететь. И захотелось вдруг ещё раз посмотреть в глаза Петруши, стало вдруг жалко и его и Вальку за непутёвую их глупую любовь. Не дети ж в самом деле. Захотелось сказать Петру что-то доброе, согреть солдатское сердце. Валька разве ж согреет… Эх, Валька, Валька!..

…Когда лук плавал, наконец, в супе, Галки у столовой уже не было…

… Машина Петра, громыхая, удалялась в сторону передовой…

… Шинель. Темно-серая, с синим отливом. Нина не сразу поняла, что перед ней враг, а потом что-то простелило сознание: «Немец!».

Он уже наполовину проник в окошечко, в которое она и Петруша только что разгружали колбасу, и, явно, замышлял что-то недоброе.

— Э-эй! — крикнула девушка, но немец продолжал свое темное дело. Только дернулся в окошке несколько раз.

Нина вбежала обратно в кухню. В голове судорожно металось: «Мой крик услышали, сейчас придут мне на помощь».

Но помощь была не нужна. Растерянный, перепуганный насмерть враг беспомощно водил в воздухе руками. В обеих были зажаты круги колбасы.

Увидев вошедшую, он принялся судорожно заталкивать съедобную добычу себе за пазуху, и снова потянулся к хлеборезке, где дразнила голодный желудок колбаса.

Нина подбежала к немцу, хотела было забрать украденное у госпиталя назад, но взгляд врага был таким жалким, что девушка растерянно остановилась, не зная, что делать дальше. Немецкий солдат был совсем молод, почти мальчишка. И он был испуган и голоден, а уж ей ли, недавней узнице, не знать, что такое голод.

Страх в глазах юноши сменился немой благодарностью. Он хотел было соскользнуть обратно за окно. Но колбаса за пазухой мешала.

По коридору на крик Нины кто-то уже спешил. Быстрые, легкие шаги. Конечно, Валя.

Немец дернулся несколько раз, отчаянно извиваясь, и обреченно замер. С порога на него в упор смотрело ружье на взводе.

— Ну что, фриц, солдат наших, раненых вашей же нечистью немецкой, обворовываешь? — щурилась Валька в приступе праведной мести.

— Не надо, Валя, — жалостливо попросила Нина.

— Убью его, гада! — продолжала держать врага на прицеле оружия и взгляда Валентина.

— Давай лучше накормим его. Смотри, какой он голодный.

Валька перевела взгляд с лица врага, каменевшего обреченно-решительной маской, на его руки с зажатыми кругами колбасы и пистолет дрогнул.

Упрямо мотнув головой, солдатка выбежала на улицу. Под дулом пистолета вор положил копченые круги обратно на стол и вывалился на улицу.

— А ну пойдем! — вполголоса скомандовала Валя.

Взъерошенного, покорного, привела врага на кухню и вопросительно смотрела теперь на Нину, будто ждала от неё оправдания своей неуместной для солдата слабости. Другой направленный на неё взгляд был полон надежды.

Враг оказался тщедушным и ростом только чуть-чуть выше Вали.

— Никто не узнает, — прошептала Нина. — Уже темно на улице, накормим. Смотри, какой голодный… — повторила магическую фразу.

— Ага, мы накормим его, а он с новыми силами потом наших солдат бить! — боялась поступить опрометчиво Валентина.

— Meine alte Mutter is hunger. Und meine Frau ist mit den Kindern in einer anderen Stadt… Ich wollte die Wurst für meine Mutter stehlen, — быстро зашептал немец, глядя Вале в глаза.

— Что он там бормочет? — нахмурилась старший сержант.

— Говорит, мать голодная у него, для неё колбасу хотел украсть… И жена с детьми в другом городе…

— Для матери, говорит, колбаса?.. — зашагала по комнате Валентина. Остановилась у хлеборезки. Взяла лежавшие в сторонке круги колбасы, которые только что заставила вернуть врага, и бросила ему их обратно.