Дар речи

Участковому милиционеру Митрофанову, который попытался было выяснить, не является ли владение сталинским сапогом актом посягательства на социалистическую собственность, Петрундий выставил ведро самогона, пообещал долю в доходах и пригрозил порчей, которую запросто могла наслать на него шалава Сонька Дайка из пристанционного поселка, известная ведьма с шестью пальцами на левой ноге.

С утра до вечера на небритой его физиономии сияла пьяненькая улыбка. По ночам он подсчитывал будущие барыши. Обедал чем придется, а ужинал и вовсе самогоном, репчатым луком и холодной вареной картошкой, которую макал в соль. Глаза его ввалились и покраснели, нос заострился, щетина не поддавалась бритве – Петрундий ушел в мечту весь, целиком, физически и душевно, и так был уверен в будущем богатстве, что даже не лез в драку с теми, кто над ним насмехался.

Наконец он договорился о цене сапога с Мишкой Гохманом из заготконторы, и позвал собутыльников, чтобы вытащить сапог во двор, где ждал грузовик. Десятеро мужиков, крепко выпив для силы и помогая себе красным русским словом, подняли сапог, но не устояли – их повело к окну вслед за тяжестью, пол под ними крякнул, захрустел и провалился, увлекая за собой жилище Петрундия и квартиры снизу, дом накренился, и одна стена обрушилась вместе с людьми, кошками, кроватями, печками, комодами, швейными машинками и кастрюлями…

Когда пыль осела, люди увидели гору битого кирпича, бревен, досок, штукатурки, из-под которой доносились стоны и крики о помощи.

Соседи, пожарные, милиционеры бросились разбирать завалы.

К вечеру выяснилось, что под рухнувшими стенами и перекрытиями погибли три кота и мечты Петрундия. Сам же он – уцелел. Исцарапанный, окровавленный, обоссавшийся, весь в синяках и порезах, в лохмотьях, босой, он остервенело рылся в мусоре, подвывая, блюя и кашляя, и всё пытался добраться до драгоценного сталинского сапога, и всё кричал и вырывался, когда его тащили к машине скорой помощи, и всё плакал навзрыд, пока ему не сделали укол успокоительного…

После женитьбы и рождения ребенка он вроде бы затих, но вскоре снова запил, и пил так, что однажды, набравшись до чертиков, нечаянно спас из огня семью Пахомовых – вынес на себе старуху с прялкой, женщину с тремя детьми, двух кошек и телевизор, после чего добавил и лег спать. Очухавшись, ничего не мог вспомнить, и только недоверчиво качал головой, когда ему рассказывали о его подвиге. А вскоре Петрундия в торжественной обстановке наградили медалью «За отвагу на пожаре». Председатель райисполкома назвал его героем, начальник пожарной охраны вручил почетную медную каску с гребнем.

На радостях Петрундий пил три дня, шатался по Левой Жизни в медной каске на голове и с медалью на лацкане пиджака, распевал похабные частушки и лез в драку, а когда закончились деньги, продал каску цыганам, чтобы было на что опохмелиться.

После этого Глазунья выгнала его вон и устроилась в дом Шкуратовых помощницей по хозяйству. Не прошло много времени, как привлекательная молодая женщина стала наложницей Папы Шкуры. Он был нежадным человеком и не раз помогал деньгами Глазунье, если та жаловалась на бедность. Шаша донашивала вещи хозяйских детей, а потом помогала матери – и со временем стала частью семьи Шкуратовых…

Шаша старалась держаться подальше от Петрундия, да и он ей не докучал.

Примирение произошло неожиданно.

Когда я впервые ее увидел в доме Шкуратовых, Глазунья еще не знала, что больна. Тогда, заметив пристальный взгляд матери, следившей за Глазуньей, я решил, что это ревность. Это и была ревность, но был и профессиональный интерес. В следующий наш приезд в Правую Жизнь мать отвела Глазунью в сторону и довольно долго донимала ее расспросами. Прощаясь следующим утром со Шкуратовым-старшим, она сказала, что у Глазуньи прогрессирующее хроническое нейродегенеративное неврологическое заболевание, точнее, заболевание экстрапирамидной моторной системы, а попросту говоря – болезнь Паркинсона. Папа Шкура помрачнел.

Глазунья отмахнулась от этих разговоров, но болезнь прогрессировала быстрее, чем ожидалось, и через четыре года она была вынуждена уйти от Шкуратовых. Борис Виссарионович, однако, помог ей с лечением в Центральной клинической больнице, что в те годы было равносильно полету на Марс. Глазунье сделали таламотомию, дрожь почти прекратилась, но нахлынули осложнения – и она стала почти беспомощной. Однажды Петрундий поднял ее у магазина, отнес домой – и остался с ней до конца.

После смерти Глазуньи Петрундий протянул недолго; его похоронили рядом с бывшей женой.