Дар змеи

— Оставайся с сестрами! — прошептал Нико и, выступив вперед, встал рядом с матушкой. Ничего, кроме ножа, чтобы защищаться, у него не было. Нет, уж трусом, у которого душа в пятках, он никак не был!

— Добрый вечер, Андреас! Добрый вечер, Петер-Трактирщик! Вижу, и Вильман-Столяр тоже здесь! Как идут дела у малыша Вильмана со счетом?

Оказывается, Нико ничего не стоило узнать их даже в масках, да еще и назвать их имена. Конечно, ведь он имел дело с сельчанами куда чаще, чем я.

Видно было, что им не по душе пришлось, что их узнали. Охотнее всего они остались бы неизвестными во мраке.

— Мне больно за Катрин! — продолжал Нико, и видно было, что так оно и есть. — Все, что мы можем сделать, чтобы помочь ей, мы сделаем.

— Ничего там не сделаешь, — сказал Вильман. — Она все спит да спит. И ее никак не разбудить.

— Дайте мне попробовать, — попросила матушка. — Дайте мне взглянуть, что я могу сделать.

Внезапно Петер-Трактирщик повернул своего чалого жеребца и помчался прочь, да таким бешеным галопом, будто все злобные лесные духи гнались за ним по пятам. Остальные было замешкались, но затем последовали за ним. Стук копыт становился все отдаленней и отдаленней, а свет факелов затерялся среди деревьев.

Я не смел поверить… Они ускакали прочь! И ничего нам не сделали!

Мелли заплакала, тихо и беззвучно, словно боясь: кто-нибудь ее услышит. Я соскочил с коня, чтобы поддержать их обеих — и ее, и Дину.

— Тс-с… — прошептал я. — Они ускакали! Все кончилось!

Но это было не так…

Внезапно мы вновь услыхали гром копыт, и трое всадников промчались по тропе вдоль трясины. Не останавливаясь и не произнося ни слова, они швырнули свои факелы на крышу хижины. На нашу соломенную крышу!

Оставив Дину и Мелли, я ринулся к колодцу.

— Помоги мне! — крикнул я Нико и дернул за веревку. Нетерпение не позволило мне взяться за ручку ворота. Крыша была старой и мшистой, может, мы успеем погасить огонь, прежде чем он разгорится всерьез. Один из факелов сам по себе свалился с крыши, и только два остались наверху.

Нико выхватил наше собственное ведро из поклажи на спине Вороной, а я вылил в него воду из колодезного ведра. Затем стал набирать воду снова. Краем глаза я видел, что Нико пытается плеснуть воду на крышу. Но, увы, вода не доставала огонь. Отставив ведро в сторону, он исчез из виду среди деревьев.

Что он делал там? Неужто он отказался тушить пожар?

— Нико!

Но вот он вернулся назад с каурой кобылой. Вскочив в седло, он ловко, что твой ярмарочный скоморох, встал во весь рост на ее спине.

— Роза, ведро! — крикнул он.

Роза протянула ему ведро с водой. Плеснув воду наверх, на соломенную крышу, он погасил один факел. Только бы нам погасить и другой…

Вдруг из леса выскочили еще три всадника, а может, те же самые, с новыми факелами. Каурая кобыла испуганно отпрянула в сторону, так что Нико соскользнул и уселся верхом. На этот раз только один факел остался на крыше, но зато он лежал у самого конька, и огонь тотчас же начал жадно пожирать сухую солому. А из темной лесной чащи мы услыхали уже новый стук копыт.

Мама коснулась моей руки.

— Пусть горит! — устало вымолвила она. — Нам все равно нельзя оставаться здесь!

Мы, пав духом, уныло стояли, глядя, как языки пламени лижут конек крыши. Лайка визжала, а Мелли по-прежнему плакала, беззвучно и робко.

— Вот! Видишь, чего нам стоил твой хахаль! — прошипел я в лицо Дине. — Может, хоть теперь выложишь нам, кто он?

— О, Давин, как же ты глуп! — тихонько сказала Дина. — Никакого хахаля у меня нет!

— Это не я глуп! Это не я улизнул в лес на закате после письма от какого-то пролазы-молокососа!

— Письмо? — спросила мать. — Какое еще письмо?

Дина не ответила.

— Дина! Какое письмо?

Дина дышала так тяжело, как тогда, когда ее ужалила змея.

— Он написал, что не желает меня пугать. Что это не он убил Страшилу. Что он всего лишь хотел познакомиться со мной.

Я глуп! Да, Дина была права. Глуп, как пробка, дурак, вот кто я! Сецуан! Письмо в яйце — от Сецуана!

Глаза матери вспыхнули от страха и отчаяния.

— О Дина! — сказала она. — И ты поверила ему!

— Нет! Нет! Не сразу! И вообще не… Но только… Все так радовались, что живут здесь. И я не хотела, чтоб нам пришлось уехать… еще раз. Из-за меня!

Мама ужасающе долго молчала.

«Не ругай ее, — мысленно молил я. — Не ругай Дину теперь». Потому что мне прежде никогда не доводилось слышать, чтобы моя сестра говорила таким слабым голоском. Он звучал так, будто Дину можно убить одним грубым словом.

— Сколько времени он пробыл здесь?

Голос матери звучал спокойно, но на такое спокойствие нельзя полагаться. Оно, будто маска, прикрывало либо страх, либо гнев, либо то и другое.

— Не знаю. — Голос Дины был едва слышен. — Однажды в школе он что-то написал на одной из глиняных досок. Я увидела это, когда мне пришлось раздавать доски детям. Пожалуй, нынче уж неделя прошла.

— Почти две! — хрипло выговорил я. — Это было в тот день, когда ты пришла домой и сказала, что у тебя болит живот.

Дина кивнула.

Из леса донесся резкий крик совы. Очень похожий на совиное уханье, но едва ли это кричала птица.