Дарю тебе велосипед

— Ах, — вздохнули девочки, — какая красота!

— Ну и ну, — сказали мальчишки и покачали головами.

А мыльный пузырь коснулся парты и сразу исчез без следа. Как будто его никогда не было, как будто он только приснился.

— Ой, — сказали девочки, — ой, ой, ой!

— Готов, — объявили мальчишки, которым тоже было жалко, что пропала такая красота.

А Женька стоял высоко, он раздувал свои веснушчатые щёки, и целая стая новых разноцветных пузырей слетела в класс. Они были похожи на птиц — невесомые, прозрачные, исчезающие.

И все притихли. На некоторое время.

Самая маленькая девочка, Лиза Смородина, по прозвищу Клюква, спохватилась первой.

— Женя! Жень! Дай мне подуть! Один разочек, Женя!

Лиза прыгала около подоконника. В её чёрных, как смородинки, глазах была надежда — сейчас даст! И была в них печаль — нет, не даст. И опять надежда.

— Жень, Жень! Хоть один пузырь! Я умею!

И опять закричали все наперебой:

— Дай мне!

— Не даст!

— Жадина-говядина!

— Ты мне друг?

— Жвачку попросишь!

— Ну пожалуйста, Женя! — Это Сашенька.

— По шее дать этому Женьке, чтобы не хвалился. — Это, конечно, Саша.

И вдруг Женька совершенно неожиданно протягивает свою мыльницу и соломинку. На, возьми. Сам отдаёт вполне добровольно, с улыбкой и без всякого подвоха. Кому отдаёт? Вежливому безобидному Сашеньке? Лизе Смородиной, по прозвищу Клюква, которая попросила самой первой? Валерке, своему первому другу? Каминскому, самому сильному? Или, может быть, Кате Черепановой, самой красивой? Или Маше, не самой красивой, но всё-таки довольно хорошенькой? Нет, нет и нет! Никому из них не досталась мыльница. А захотел непонятный человек Женька отдать свои сокровища самой ненавистной девчонке из всего класса — Саше Лагутиной. Той, которую доводил чуть не каждый день до белого каления. Той, которая ни в чём не уступала ему никогда. Той, которая только вчера окатила его ледяной водой из грязной лужи.

Вот как бывает. Необъяснимы иногда человеческие поступки.

— На, бери. Жалко, что ли? Простая вода. Обыкновенное мыло.

Весь четвёртый класс «А» вытаращил глаза.

Девочки сказали:

— С ума сойти.

Мальчишки презрительно скривили губы и вообще ничего не стали говорить.

Надо же додуматься — так подумали мальчишки, — выбрал! Из всех девчонок, которые и вообще-то доброго слова не стоят, все до одной, выбрать именно ту, которая орёт бешеным голосом, скачет кенгуриными прыжками, свистит в два пальца, как голубятник. Ту, которая доводит тебя до яростной злости и может обдать грязной водой с ног до головы — Клюква вчера видела в окно и всем успела рассказать. Тоже ещё красавицу нашёл дурачок Воронин. Волосы висят, глаза сквозь них горят, как у волка. На щеке царапина. Чулок на коленке продран. Эх, Женька, Женька! Совсем пропащий ты человек.

А Саша?

— Ну что же ты? Бери, — повторил Женька Воронин.

Но она не взяла. Даже руки за спину спрятала — не беру.

— Ну тебя. Не хочу.

Он от обиды глаза сощурил в щёлочки:

— Ты что? Сама же просила.

— Мало ли. — И отвернулась.

Женька захлопал глазами. Редко теряется Женька, а тут растерялся.

А четвёртый «А»?

Класс захохотал. Четвёртый «А» смеялся дружно и громко, от этого смеха закачались вербы на подоконнике в банке. Кто охал от смеха, кто пищал, кто раскачивался, кто за живот хватался, кто сгибался пополам.

Когда людям приспичит посмеяться, уж они посмеются.

И тогда Женька Воронин сказал:

— Дура ты, Лагутина. Человек пошутил, а она всерьёз. Шуток не понимаешь. Я тебя лупил и лупить буду. Нужна ты мне.

Мальчишки подумали — вот это мужской разговор.

Девчонки подумали — так и надо этой Лагутиной. А то она совсем…

А Сашенька?

Сашенька сказал: «Ты, Воронин, слишком много на себя берёшь. Не бил ты её. И не тронешь никогда. Потому что придётся тебе иметь дело со мной, лучшим боксёром-чемпионом».

Вот так отбрил Женьку Сашенька Черенков. Теперь Женька сразу притихнет. Но Женька Воронин не притих. Потому что свои отважные слова Сашенька Черенков произнёс про себя. В уме он их проговорил, а вслух — нет, не осмелился.

Зазвенел звонок, вошла Лидия Петровна и молча остановилась у своего стола. Все тут же оказались на своих местах, только Женька Воронин торчал на подоконнике с простой водой и простой мыльницей.

Лидия Петровна привычно, без всяких эмоций, спросила:

— Звонок, конечно, не для тебя, Воронин? — Потом Лидия Петровна положила под язык таблетку, чтобы сердце не билось сильнее, чем ему полагается. Сердечникам волноваться вредно. — Слезай немедленно.

— Он, Лидия Петровна, мыльные пузыри пускал, — сказала Смородина. — По всему полу мылом наляпал, а другим убирать.

— Клюква ябеда-корябеда, — пробурчал Воронин с подоконника, как с трибуны, а потом спрыгнул и уселся на место.

— Ты, Смородина, дежурная? Сотри с доски, — сказала учительница.

Смородина, встав на цыпочки, тёрла доску влажной тряпкой. В её чёрносмородинных глазах горело желание бороться за справедливость. Какое право он имеет называть её Клюквой? Смородина — красивая фамилия, во-первых.

Дальше всё было так, как бывало сто раз.