Дарвин и Гексли

В 1870 году Дарвин получил оттиск «Естественного отбора» Уоллеса, содержащий новые и многочисленные свидетельства душевной щедрости его автора. «Никогда и никому еще не воздавалась столь высокая хвала, какую Вы воздаете мне… — сердечно писал ему Дарвин. — Надеюсь, Вам доставляет удовлетворение мысль о том… что мы — в известном смысле соперники — никогда не питали друг к другу никакой зависти». И дальше прибавил: «Я полагаю, что не грешу против истины, сказав так о себе, а что это справедливо по отношению к Вам, у меня нет и тени сомнения».

В эту пору своей жизни Дарвин то и дело наведывался в прошлое и убеждался, как много старой вражды свело на нет примирение, как много былой дружбы утрачено навек. В мае он поехал в Кембридж повидать сыновей. Остановились всей семьей в отеле «Булл», и Чарлз нашел, что «задворки колледжей… просто райский уголок». Не без внутреннего содрогания направился он навестить своего бывшего профессора Адама Седжвика, который десять лет тому назад в злом и язвительном отзыве так отчаянно разбранил «Происхождение». Могучий старик встретил гостя как нельзя более сердечно, однако его радушие было почти таким же устрашающим, как некогда его неприязнь:

«Долго мы с ним сидели, потом он предложил сходить в музей, а я не мог отказаться, и в конце концов он совершенно меня уморил; так что на другое же утро мы уехали из Кембриджа, и я еще не пришел в себя от изнеможения. Не унизительно ли, когда вас вот так может доконать восьмидесятишестилетний старик, который, судя по всему, даже не догадывается, что сводит вас в могилу? Ибо, как он справедливо заметил:

— Помилуйте, вы по сравнению со мной просто ребенок!»

Нет, Кембридж, хоть и тот самый, был теперь совсем другой, слишком многим напоминал и о его собственной ушедшей юности, и о юности его детей, так что даже яркое весеннее солнце не очень здесь веселило. «Без милого Генсло Кембридж не похож на себя, — признался Дарвин Гукеру, — я попробовал было добраться до тех двух домов, где мы жили, но не дошел: далековато для меня».

Массу удовольствия доставляли ему статьи Гексли, они текли к нему непрерывным потоком. Он читал их и завидовал, как может завидовать человек, которому всякая строчка дается с превеликим трудом, обладателю пера легкого и блистательного. Стиль Гексли пленял и завораживал его, как пленяет и завораживает мальчугана большой и острый перочинный нож. Чего только не натворишь с таким ножом, но ох и опасная же это штука! «Вы пишете как никто на свете», — замечает он в связи с юбилейным приветствием Гексли Геологическому обществу в 1869 году, и однако: «На Вашем месте я опасался бы за свою жизнь». Несомненно, он считал, что Гексли — правда, не в тех случаях, когда он крушит противников эволюции, — слишком уж вольно пускает в ход свой нож. «С письмом Гексли согласен… — писал он Гукеру в минуту откровенности. — По-моему, pro bono publico[167]

он прав, и все же… лично я не решился бы учинить такую неприятность».

Тем временем вышло несколько талантливых работ, посвященных проблеме человека. Выпустил свой «Первобытный брак» Джон Мак-Леннан[168], явно многим обязанный «Происхождению» Дарвина и «Древнему закону» Мэна. Отталкиваясь от слабых сторон теории Мэна о патриархальном строе, Мак-Леннан пытался показать, что за плечами патриархального общества лежит долгий путь совсем не викторианского развития — от анархии и группового брака через различные ступени многомужества и родства по женской линии к родовым общинам, основанным на моногамии и наследовании по отцу. Он показал также, что дикари приспосабливаются к условиям общинной жизни посредством общинных законов, и дал понять, что такое приспособление, хотя бы частично, вызвано естественным отбором, действующим в пределах общины.