Дарвин и Гексли

Более он не касался сего щекотливого предмета, и, когда кончил говорить, собравшиеся наградили его бешеными рукоплесканиями. Может быть, они думали, что ручному динозавру вполне естественно высказывать странные суждения. А может быть, даже решили, что в этой эволюции, пожалуй, что-то есть — а иначе с чего бы в одной передовице появились многообещающие строки: «…взгляды Дарвина и Гексли разделяют такие благочестивые католики, как профессор Джером Кокрен из Мобиля, и такие выдающиеся геологи-пресвитериане, как Аткинсон из штата Виргиния». Но, как видно, в своем бурном порыве к прогрессу и просвещению Нашвиллу не удалось увлечь за собою, остальную часть Теннесси — во всяком случае, прошло лет пятьдесят дальнейшего прогресса и просвещения, и некоего мистера Скоупса на громком судебном процессе признали виновным в нарушении-закона штата, запрещающего преподавать эволюцию в школах[241]…

Из Нашвилла путешественники отправились в Цинциннати, а оттуда наконец в Балтимор, где Гексли предстояло выступить на открытии Университета Джонса Гопкинса. По-видимому, доходы Огайо-Балтиморской железной дороги воплотили наяву некую утопию разума. Университет Гопкинса был задуман не как клуб, не как мавзолей или выставка последних причуд архитектуры, но как место, где учат и учатся, университет, в котором хозяева — педагоги и студенты. Половина немалых средств, которыми он располагал, шла на больницу; остальное предназначалось на выплату жалованья преподавателям и научную работу.

Да, здесь было от чего загореться такому человеку, как Гексли! Беда только, что огонь этот отчаянно задувало неистовым шквалом гостеприимства. За день до выступления он ездил осматривать Вашингтон, вернулся очень усталый, а тут ему объявили, что вечером его ждет официальный прием и банкет.

— Не знаю, как я это выдержу! — воскликнул он.

Часа два он все-таки отдохнул, запершись в своей комнате, но до того, как ехать на банкет, нужно было еще продиктовать свой завтрашний доклад. Он-то рассчитывал говорить по своим черновым заметкам, однако репортеры объяснили, что в таком случае им придется записывать текст на свой страх и риск и сразу передать по телеграфу в Ассошиейтед Пресс, чтобы наутро он появился в нью-йоркских газетах. Гексли живо вообразил, какими чудовищными искажениями это чревато, и принял новое, на сей раз героически незаметное, мученичество во имя истины: «В холодном, гнетущем уединении продиктовал стенографистке речь, которую собирался сказать перед восприимчивой и радушной аудиторией». Стенографистка обещала рано утром отдать ему перепечатанный экземпляр, но Гексли получил его буквально в последнюю минуту перед началом торжества. По пути в лекционный зал он взглянул и с ужасом обнаружил, что текст напечатан на папиросной бумаге и в нем толком ничего не разберешь. Он благоразумно предпочел и на сей раз говорить экспромтом, в чем преуспел как нельзя лучше, хотя то, что было записано со слуха и напечатано в Балтиморе, естественно, отличалось от того, что напечатали по предварительному тексту в Нью-Йорке. Гексли потом любил говорить, что, хотя слова докладчика есть и здесь и там, будущий историк сможет с полным основанием объявить тот и другой вариант фальшивкой и заключить, что на самом деле никакого доклада вообще не было.

Окончательный текст «Университетского образования» несколько разочаровывает. Как видно, Новый Свет принес автору очень мало новых озарений, или, может быть, из-за крайней усталости ему в те минуты ничто не могло их принести. Он ограничивается преимущественно образованием, подчеркивая важность теории для народа, слишком склонного к практической деятельности. Показательно, что он — пусть с оговорками — во многом сочувственно относится к той направленности, которая преобладает ныне в американских университетах. Он не одобряет вступительных испытаний, предпочитает общим экзаменам по предмету курсовые и утверждает, что научную работу лучше всего сочетать с преподаванием. Касаясь медицинского образования, он настаивает на том, что оно должно быть строго профессиональным, без всяких гуманитарных приправ. Врачу надо знать то, что принесет пользу его больным, а не то, что скрасит и обогатит его собственную жизнь. Гексли очень хвалит Университет Гопкинса, где в почете не архитектура, а мозги, и в выражениях, которые, должно быть, совершенно пленили аудиторию, рекомендует университетскому совету позаботиться о пышной отделке фасада лишь лет через сто, когда будет обеспечено все, что нужно для обучения и для исследовательской работы.

Только в самом конце своего выступления Гексли обращается к более широкому вопросу — о самих Соединенных Штатах. Он начинает с лестной похвалы:

«Грандиозной представляется англичанину картина будущего, когда, впервые ступив на ваши берега, он проезжает сотни миль через огромные благоустроенные города, видит, как баснословны ваши реальные и как несметны скрытые богатства во всем их разнообразии, как неисчерпаемы энергия и способности, которые используют эти богатства вам на благо».