Дары Кандары

Содержимое ночной вазы глухо шлепнулось на мостовую, забрызгав Берни его новый бархатный плащ. Ставни скрипнули и закрылись.

— Шли бы мы в гостиницу, синьор Франческо. Утро вечера мудренее. Поужинаете, поспите, а с рассветом подумаем, как бы свидеться с вашей красавицей, — слуга добыл из кармана видавший виды носовой платок и попробовал счистить с плаща вонючие пятна. Капля смолы с факела брызнула на руку господину. Тот взвыл, попытался отвесить подзатыльник услужливому болвану, но промахнулся. Узкая улочка огласилась отборной тосканской бранью, двенадцать слогов на строчку — даже в пылу гнева молодой Берни безупречно держал размер.

Ставни скрипнули снова.

— Стражу вызовем, — констатировал домочадец и почесался под колпаком.

Иметь дело с ретивыми и до неприличия жадными городскими властями слуге не хотелось. А еще больше ему не хотелось явиться пред светлые очи Анжело Берни-старшего — тот приставил его к сыночку с наказом — беречь пуще глаза. …Тюкнуть бы чем тяжелым, так не поймут… По счастью синьора Франческо тоже не вдохновила мысль провести ночь в кутузке, полной блох, вшей и всяческого отребья. Поэт погрозил кулаком ставням, запахнул плащ, фыркнул — а нос у него был фамильный: длинный, тонкий, с резными ноздрями, словно у борзой суки — и пошел себе вниз по улочке, опустив вдохновенную голову. Оставалось поспешить следом, светя догорающим уже факелом, чтобы синьор, паче чаяния, не оступился. Впрочем, плащ все равно чистить…

Молодое мессинское у хозяина погребка было выше всяких похвал. Поэтому утро началось заполдень. Ранний октябрь брызнул ливнем на улицы Вечного города, мостовые залило выше щиколотки, котурны не припасли — поэтому визит к дому мессера Санти отложили еще на сутки. Холодные струи так славно стучали о черепицу, придавая неповторимое очарование подогретому с пряностями вину и обжаренной курочке с зеленью и фасолью. Синьор Франческо был щедр — слуге перепали грудка и крылышко, да и выпить слегка хватило. После Берни заперся у себя, отказавшись от куртизанки — что за радость любиться с рыжей трактирной шлюхой, если мечтаешь увидеть прекраснейшую из женщин.

Пергамент, перо и чернила — вот истинные друзья влюбленного, полного мыслей о Донне. Прекрасная Садовница в палаццо Питти — там впервые увидел он светлый образ и замер, пораженный неземной красотой. С тех пор… А слуга пил с трактирной челядью и выспрашивал потихоньку — мол не знает ли кто кухарки или конюха дома Санти.

На рассвете с первыми петухами Франческо пришлось проснуться. Слуга сдернул с него одеяло и подал, отвернув брезгливо лицо, чашку крепкого кофе — как истинный христианин он не одобрял тех, кто пил турецкую мерзость.

— Синьор мой, смотрите сюда внимательно. За церквушкой Темпьетто будет Несытый рынок. По утрам женщины дома Санти ходят туда за рыбой и прочей снедью. К сердцу любой служанки подбирается золотой ключик, — тут слуга сделал вид, будто ловит монету, — ну и мне за работу…

— Посчитай, — согласился Франческо, — а пока полей мне…

Умытый и принаряженный синьор Берни притаился у портика вожделенного дома. Он ждал.

Хлопнула дверь — старуха вынесла мусорную бадью и вывернула ее в канаву. Босоногий подросток приволок на руках упитанного мальчонку, лет трех, не больше, и вскоре вышел из дома — один. Стрелой вылетел из двери изумительной красоты юноша в синей котте, перепачканной красками, поскользнулся на мокром булыжнике, вновь поднялся и, хромая побежал вверх, по улочке… Наконец появилась средних лет женщина с плетеной корзиной. До чего же дурна собой… Тусклые косы мышиного цвета, нездоровая бледность, обтянутый серым платьем большой живот, крупные кисти рук с длинными цепкими пальцами — сразу видно, ей приходилось работать много и тяжело. Только глаза — внимательные и черные — придавали какую-то прелесть меланхолическому лицу. Женщина помахала кому-то рукой, придержала улыбку, перекрестилась на купол Темпьетто и двинулась вниз по улице, степенно придерживая одной рукой длинный подол, а другой — еще пустую корзинку. Берни, крадучись, отправился вслед за ней.

Он дождался, когда служанка пройдет четыре квартала и завернет в арку переулка Чеканщиков (слуга говорил, так все ходят, потому, что короче). Обижать женщину не хотелось — бог обидел ее достаточно.

Ладонью в перчатке из лучшей кожи Франческо ухватил бедняжку за плечо и повернул к себе.

— Не бойся, красавица, я с добром. Смотри, что у меня есть! — серебряная монетка сверкнула в воздухе и звякнула о мостовую, — Удели мне внимание — и получишь еще…

Восемь лет фехтовальных занятий не прошли зря — избежать оплеухи ему удалось без труда. Вот дерзкая дрянь! Не иначе любимая челядь или метресса хозяйская… нет уж, станет мессер художник при такой Донне греть постель у старухи…

Женщина удалялась, гордо виляя тяжелым задом, словно дарить пощечины молодым и красивым было столь же обыденно для нее, как выбирать зелень на лотке у торговца. Берни выругался вполголоса и поспешил за ней.

— Ты неправильно поняла меня, женщина. Мне нужно лишь твое время. Выслушай — и поймешь.