Дары волхвов. Истории накануне чуда (сборник)

– Не бойтесь, Джой! Неужели я так глупа, чтобы с ним связалась, если бы?.. О! Вы можете вывернуть наизнанку и налицо эту рубашку: могу вам ответить, что хороша – лучшая его рубашка… Слава богу, что я подвернулась: без меня бы пропало…

– Что же такое пропало? – спросил старик Джой.

– Да вот что: похоронили бы его, наверное, в этой рубашке, – ответила она, смеясь. – По-моему, совершенно напрасно: господину покойнику все равно, в чем лежать: в коленкоре или в полотне…

Скрудж едва дослушал этот разговор. Вообще все лица казались ему демонами, наперебой препарировавшими чей-то труп.

Он отшатнулся в ужасе, когда сцена переменилась. Теперь он едва не прикасался к кровати без занавесок: на кровати под дырявой простыней лежало что-то, понятное только на страшном языке смерти.

Комната была очень темна, слишком темна, чтобы разглядеть в ней что-нибудь, хотя Скрудж и впивался в этот полумрак пытливым взглядом. Бледный свет извне падал прямо на кровать, где лежал труп этого обнаженного, ограбленного, всеми покинутого, никем не оплакиваемого и никем не сторожимого покойника.

Скрудж поглядел на духа; тот указывал ему пальцем на голову мертвеца. Саван был накинут так небрежно, что стоило только притронуться пальцем – и все лицо покойника было бы на виду. Скрудж это понял; было у него даже и поползновение поднять саван, да… силы не хватило.

О, холодное – холодное, страшное пугало – смерть! Воздвигай здесь твои жертвенники, окружай их всеми твоими ужасами: ты здесь полная владычица!.. Но, если ты падешь на любимую, чтимую и кому-то дорогую голову, не властна ты ни в едином волоске с этой головы. Не то чтобы эта рука не падала безжизненно тяжело, не то чтобы не смолк этот пульс, нет! – но эта рука бывала раскрыта честно, тепло и великодушно для всякого; но это сердце благородно, горячо и нежно билось в груди…

Рази, рази, беспощадная смерть! Твои удары тщетны: за мимолетной жизнью – бессмертие!.. Никто не произнес этих слов, но Скрудж их слышал, когда смотрел на кровать.

«Если бы этот человек ожил… – подумал Скрудж, – что бы он сказал про свое былое? Скупость, черствость сердца, жажда приобретения – вот они к чему приводят! И вот он, вот он – лежит в пустом мрачном доме: нет ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, что могли бы сказать: он мне помог тогда-то и тогда-то, и я ему отплачу в свою очередь, хотя бы за радушное слово».

Никого не было. Только в дверь скреблась кошка да под напольной каменной плитой камина что-то грызли крысы. И что им было нужно в этой похоронной комнате? Из-за чего так бесновались они? Скрудж не осмелился даже и подумать об этом…

– Дух! – сказал он. – Эта комната ужасна. Покинув ее, я не забуду данного мне урока… Поверьте… и – поскорее прочь!

Призрак все-таки указывал своим неподвижным пальцем на голову трупа.

– Я вас понимаю, – сказал Скрудж, – и сделал бы то, что вы хотите, если бы мог… Но у меня силы нет… силы нет у меня, дух!.. Покажите мне что-нибудь такое, где смерть напутствуется нежными слезами!

Призрак промчал его по знакомым улицам, и они вошли в дом бедного Боба Крэтчита. Горе стукнуло ему в двери: умер его милый больной хроменький сын, которого он всегда носил на плече, умер его милый Тини-Тим. Мать и остальные дети сидели у комелька… Они были спокойны, очень спокойны. Маленькие шумливые Крэтчиты окаменели в уголке и не спускали глаз со своего старшего брата Петра и с развернутой перед ним книги. Мать и девочки что-то шили.

Вся семья была совершенно спокойна.

– «И поставил он среди них отрока».

Где слышал Скрудж эти слова?.. Он не помнил, однако слышал он их не во сне. Вероятно, их вслух прочел Петр, когда Скрудж и дух переступали порог… Но отчего же тот перестал читать?

Мать положила работу на столик и закрыла лицо руками.

– Кажется, отец? – сказала она немного погодя и побежала навстречу своему бедному Бобу.

Боб вошел в своем неразлучном «носопряте» – и хорошо, что на этот раз с ним не разлучался. Подогретый в комельке чай поднесла ему чуть не все члены семьи, наперебой. Оба маленьких Крэтчита вскарабкались ему на колени, и каждый прижался щечкой к его щеке, словно говоря: «Не думай об этом, папенька!.. Не огорчайся!»

Боб был очень весел, похвалил работу жены и спросил, поспеет ли она раньше воскресенья.

– Воскресенья! Стало быть, ты наведывался сегодня туда, Роберт? – спросила жена.

– Да. Мне очень жаль, что тебя не было… место отличное – все зелено кругом… Впрочем, ты еще увидишь… я ему обещал, что буду ходить к нему гулять по воскресеньям… Бедный мой, милый мой малыш! – воскликнул Боб.

И залился слезами…

Торопливо вышел он из комнаты и поднялся в верхнее жилье, освещенное и убранное цветами по-праздничному. Напротив кровати мертвого ребенка стояло кресло, и казалось, что только что с него кто-то встал. Боб присел, в свою очередь, посидел и встал, поцеловал холодное милое личико и спустился вниз…

Быстро-быстро умчал Скруджа из этой комнаты призрак и нигде не останавливался, пока сам Скрудж не сказал:

– Постойте!.. Вот двор и дом, давно мне знакомые… позвольте мне посмотреть – чем я должен быть?