Дата Туташхиа. Книга 2

— В этот приезд? — спросил он. — Почти месяц. Я бывал в этом ресторане. Несколько раз.

— И с Гоги знаком?

— Гоги я знаю лет шесть. И сюда хожу обычно к нему.

Но Гоги начал служить здесь года три-четыре назад. Значит, они познакомились в другом месте. Но где? Я пожалел, что не успел расспросить его обо всем. Ведь это было так важно.

— Смотрите, смотрите, кто пожаловал! — воскликнул Элизбар Каричашвили, когда мы поравнялись с их столом. — Никуда я вас не отпущу, вы должны быть с нами. Сандро, Вахтанг, познакомьтесь: моя двоюродная сестра Нано, мой приятель Арзнев Мускиа, лаз. С Ираклием вы знакомы… Да, а это Сандро Каридзе и Вахтанг Шалитури — мои друзья. Садитесь, садитесь, где кому угодно. Где же Гоги, а?! Я говорил ведь, что видел сон? Теперь-то мы повеселимся на славу!

Элизбар Каричашвили вытащил из кармана платок и взмахнул им так, будто собирался плясать кинтоури[7].

Нам хотелось отказаться.

— Посидим за тем столиком, — сказал я, — а потом присоединимся к вам.

Легко сказать, но трудно сделать. От Элизбара Каричашвили не так-то просто отделаться. Если что-то взбрело ему на ум, он от этого ни за что не отступится. Что делать — пришлось принять его приглашение. Собственно говоря, сам Элизбар был мне по душе, добрый малый, неглупый и общительный. Да и с Сандро Каридзе можно было посидеть за одним столом, он слыл среди грузин человеком образованнейшим, держался в стороне от освободительного движения, к тому же состоял на службе и был цензором. Мне он нравился, хотя, я знаю, не все разделяли мои симпатии. Но вот кого я опасался, так это Вахтанга Шалитури. Я знал: стоит ему выпить, он начнет задираться. Его и трезвого трудно было выносить, вечно обижался по пустякам, характер имел заносчивый и мелочный, всем грубил и хамил. Не хотелось мне, чтобы мои гости оказались с ним в одном обществе, но было уже поздно.

Тем временем слуги слетелись к столу и стали его снова накрывать. А тут и хор запел. Всегда он начинал с «Шен хар венахи»[8] и кончал тоже «Шен хар венахи». Элизбар замолчал и сделал нам знак рукой — слушайте. Сам он не умел петь, голоса не было, но был очень музыкален, тонко чувствовал все оттенки исполнения и любил грузинскую народную музыку. Я замечал, что в ресторане Гоги тосты, которые произносил Элизбар, были словно навеяны только что отзвучавшей песней, ее ритмом, ее настроением. А у Сандро Каридзе и голос был, и слух, и стоило запеть хору, смотришь, а слезы уже текут по его щекам — ни больше ни меньше, своеобразная реакция, ничего не скажешь.

Помню, как-то раз Гоги посмотрел на него и сказал: «Что же, братец ты мой, получается, днем ты цензор, покорный властям, — в руках твоих меч, и ты казнишь тех, кого они хотят казнить. А вечером приходишь сюда и оплакиваешь тех, кто пал от твоей руки днем, не так ли? Не знаю, что это, может быть, садизм особый…»

Но на такие речи Сандро Каридзе обычно только рукой махал: дескать, что ты в этом смыслишь, хотел бы я знать…

Пока звуки «Шен хар венахи» радугой переливались над нами, пока Сандро Каридзе вытирал слезы, Элизбар Каричашвили погрузился в себя, слушая песню. А когда она кончилась, взял в руки бокал.

— Я пригласил вас за свой стол, — сказал он, — и хочу, чтобы первое слово было за мной. Я буду тамадой только на этот один тост, чтобы предложить вам распорядок нашего вечера, а потом сложить свои полномочия. Здесь встретились такие люди, которым есть что сказать друг другу. Я думаю, вы все согласитесь со мной, — нам не к лицу обычная пирушка. Первый тост — за нашу встречу — хочу поднять я. Хочу представить вас друг другу и выпить за здоровье каждого из вас. Но потом бокалы мы будем поднимать по очереди. И каждый будет говорить то, что ему нравится. Итак, я буду первым, я подаю пример.

Элизбар Каричашвили говорил свободно и легко, и все мы его внимательно слушали.

— Дорогие друзья, — продолжал он. — У нас есть все для того, чтобы провести счастливо этот вечер. Не только еда и вино… Но и божественные песни… С нами прекраснейшая дама, наша Нано, присутствие которой делает каждого из нас лучше. Скоро подойдет и Гоги… Будем же веселиться, и пусть каждый откроет свою душу друзьям. Пусть будет так.

— Пусть будет! Мы согласны, — подхватили все.

Только Каридзе промолчал.

— Не можешь без мудрствований, — пробурчал он. — Какой ты, право! Люди хотят вкусно поесть и выпить хорошего вина, дай им эту возможность, вот и все, что нужно.

— Не распоряжайся! — воскликнул Каричашвили. — Это тебе не цензура, будем веселиться, как нам угодно, у нас свобода!

Каридзе усмехнулся, сунул в рот редиску и, показывая на рот, покачал головой: вроде он заткнул себе рот — молчу, мол, молчу, а ты говори, сколько твоей душе угодно.