Даурия

Роман Улыбин ехал в одном ряду с Семеном Забережным и Петькой Кустовым. Днем он видел, как засыпали с сопки шрапнелью каждого замеченного в степи человека, и теперь часто вздрагивал от тревожного внутреннего холодка и все боялся, что Семен и Петька заметят его состояние. Ему казалось, что только он один волнуется и робеет и что Семен поглядывает на него насмешливо и осуждающе, а Петька ухмыляется про себя. Но скоро он услышал свистящий шепот Семена, обращенный не к нему, а к Петьке:

– Ты чего трясешься, как припадочный?

– Да что-то холодно стало, – поежился Петька.

– Холодно. Скажи уж лучше, что душа в пятки ушла. Ехать с тобой рядом и то муторно. – Семен повернулся к Роману: – Ну, а ты как, Ромка, тоже дрожжами торгуешь?

– Нет, до этого не дошло, – сказал Роман и почувствовал себя веселее, но ненадолго.

Он поглядел на угрюмый Тавын-Тологой, на зеленый огонек звезды, такой приветливый и мирный, и у него засосало под ложечкой от мысли, что самое главное впереди. И так остро представились ему предстоящие ночью испытания, что у него на минуту перехватило дыхание и по спине точно прокатилась холодная льдинка.

Испугавшись своих мыслей, от которых легко было утратить всякое самообладание и сделаться трусом задолго до боя, он украдкой поглядел на Семена. Семен в невозмутимой задумчивости жевал свой пожелтевший от махорочной гари ус, заложив правую руку за клеенчатый патронташ на груди. От одного вида его стало спокойно на душе у Романа, и он счел за лучшее разговориться с ним.

– Говорят, дядя Семен, у атамана вся сопка пулеметами утыкана, – полушепотом сказал он.

– Говорят… Мало ли что говорят, а ты не больно-то верь всему, что болтают, – недовольно проворчал Семен, и Роман умолк, одновременно пристыженный и успокоенный.

Скоро сотня остановилась у невысокой, с обрывистым северным склоном горки, на вершине которой еще с утра лежали в камнях наблюдатели полка. По рядам передали приказание спешиться, и командиры взводов стали отбирать людей в коноводы.

В мунгаловском взводе в коноводы были назначены Алешка Чепалов, Петька Кустов и трое других, не отличавшихся храбростью казаков. Семен, передавая своего коня Алешке Чепалову, поднес к его носу кулак и сказал:

– Смотри, чадо мамино, коней не растеряй у меня, а не то я тебя в землю вколочу.

– Не бойся, не растеряю, – отстраняясь и не глядя на него, ответил Алешка.

«Вишь, паршивец, еще нос в сторону воротит, в глаза не смотрит», – разобиделся Семен, словно подносил он к Алешкиному носу не кулак, а пасхальное яичко.

– Ты рожей не крути, ты слушай, сопля купеческая, что тебе говорят, – ткнул он Алешку в бок прикладом винтовки.

Оставив коноводов, сотня развернулась в цепь и пошла по волнистой равнине с разведчиками впереди. Шли друг от друга на расстоянии вытянутой руки. По одну сторону от Романа шел Семен, по другую – Лукашка Ивачев. Семен часто спотыкался в темноте и ругался себе под нос, но низенький коренастый Лукашка чувствовал себя, как рыба в воде. Шел он легкой, бесшумной походкой крадущейся рыси. Это умение выработалось у него еще в горах Турецкой Армении, где пользовался он славой лучшего разведчика в полку. Время от времени он предупреждал Романа:

– Впереди тарбаганья нора, смотри не угоди в нее.

А Роман шел и, отсчитывая шаги, невольно подражал его упругой походке.

Сотня остановилась и залегла у самой подошвы Тавын-Тологоя в густой и пахучей полыни. Темная громада сопки заслонила теперь все небо на юге. Время шло медленно, и лежать в одиночку было невыносимо. Несмотря на запрещение, казаки начали покидать свои места, сползаться в кучки и либо молчали, привалившись спина к спине и согревая друг друга, либо взволнованно перешептывались обо всем, что лезло в голову.

Около Семена и Романа, в неглубокой рытвине, где пахло богородской травой и сыростью, собралось семь человек. Семен, посапывая носом, торопливо переобувался. Лукашка втиснулся в середину собравшихся, жевал дразняще пахнущий пшеничный сухарь и тихо говорил:

– Терпеть я не могу этих ночных атак. Плануют командиры одно, а на деле всегда другое получается. Ночью надо не полками, а в одиночку или самое большее взводом действовать и не вышагивать индюками, а животом землю тереть. Тогда толк будет. А мы, грешные, пойдем всей оравой так, что даже мертвых разбудим.

– Да, чтобы ночью хорошо воевать, этому надо учиться, – поддакнул ему Гавриил Мурзин. – Сюда бы теперь не нас, а кубанских пластунов. Они бы семеновцев тепленькими прихватили.

– Пошто же вы тогда за атаку голосовали, раз считаете, что ни черта у нас не выйдет? – спросил их покончивший с переобуванием Семен.

– Оттого, что рискнуть тут стоит, – ответил Лукашка, – оно ведь всякое бывает. Глядишь, кривая и вывезет. А ежели займем мы сопку, придется Гришке Семенову брать штаны в пригоршонки и улепетывать до самого Хайлара. Ну, а мы погуляем в маньчжурских харчевнях дня три-четыре и домой с песнями поедем.