Даурия

– Вот тебе раз! А ты разве не так же поступил бы на моем месте? Ведь мы с тобой посёльщики.

Юда все тем же взволнованным голосом загадочно бросил:

– Ничего ты не знаешь, паря…

Слова Юды показались Роману чудачеством. Он рассмеялся. Смех его привел Юду в еще большее возбуждение..

– Смеешься, а не ведаешь… Я перед тобой смертным грехом виноват. Гадина я, не человек! – вдруг страшным голосом закричал Юда и начал рвать на себе волосы. – Ты… Ты на смерть пошел, чтобы спасти меня, а я… я… – и Юда судорожно зарыдал. Роман пытался его успокоить, но безуспешно. Юда отстранил его руку, овладел собой и твердо сказал:

– Долго я, Ромка, таился. А теперь не могу… Ты знаешь, кто стрелял в тебя на заимке?

– Знал, так бы душу из него вытряс.

– Ну, так вытрясай ее, подлую… Я это стрелял, я… Купил меня Алешка за лаковые сапоги.

Роман отшатнулся от него потрясенный. Теперь ему стало понятно загадочное поведение Юды. В раненом плече почувствовал он тупую саднящую боль. Ему захотелось ударить Юду, схватить его за горло и бить, бить головой о землю. Большим напряжением воли удержал себя от этого и сказал с отвращением:

– Никак не думал, что ты такая сволочь.

Юда словно обрадовался его словам. Хрипя и задыхаясь, он закричал:

– Убей меня, расшиби мою подлую голову!.. Не могу я глядеть на тебя. Все нутро у меня переворачивается.

Роман поглядел на его искривленное мукой лицо, на корявые работницкие руки, и ему стало жалко его. Он нашел в себе силы, чтобы сказать:

– Ладно… что прошло, того не воротишь. Спасибо, что хоть совсем не угробил… Вижу я, как совесть тебя мучает. Теперь небось таким дураком не будешь.

– Да расшиби меня громом… – Голос Юды рвался, в глазах блестели слезы. Роман протянул ему руку.

– Вот тебе мои пять… давай забудем, что было, и никому ни слова. Не хочу, чтобы люди тебя чурались.

Юда не взял его протянутой руки, но припал головой к нему и заплакал, как ребенок.

– Спасибо, Ромка, спасибо… Понял ты меня, никогда я, паря, этого не забуду. На муки пойду, на смерть, а не забуду, – и, взяв его руку, сдавил ее своими шершавыми ладонями.

IX

Накануне троицына дня Каргин досевал гречиху в логу у Волчьей сопки. Под вечер, усталый и довольный, возвратился в поселок.

Дома, еще в воротах, от жарко натопленной бани пахнуло на него распаренными вениками. На резном крыльце уже дожидалась его и ребятишек Серафима в белом переднике, со стопкой свежевыглаженного белья в руках. Не входя в дом, снял он пыльную обувь на нижней ступеньке выскобленного дожелта крыльца и босой пошел в баню.

После бани долго сумерничал на крыльце у остывающего самовара. Полоска зелено-розовой зари потухла над серыми силуэтами сопок. В теплой тьме шумно вздыхали под ближней поветью коровы, в сарае устраивались на нашестах куры. Зотька отвязывал стоявших у коновязи лошадей, чтобы вести их на выгон. В это время залаяли у ворот на кого-то чужого собаки. Каргин обернулся на лай и сразу весь внутренне сжался, помрачнел: от ворот вразвалку вышагивал Кушаверов. Он был в своей неизменной кожанке, с маузером на боку. Его сопровождал недавно выбранный поселковым председателем Северьян Улыбин. Они подошли к крыльцу, поздоровались. Каргин пригласил их в дом, но Кушаверов сухо процедил сквозь зубы:

– Некогда нам рассиживаться, я к тебе не в гости, а по делу. К следующей субботе ты должен доставить в Орловскую пять пудов сухарей.

– Это с какой же стати? – задетый его начальническим тоном, спросил Каргин. – Я тебе, кажется, не поставщик сухарей.

– Сухари нужны не мне, а Красной гвардии. Наша станица обязана доставить их на фронт триста пятьдесят пудов. Понятно?

– Понятно. Только я-то здесь при чем? Красную гвардию я содержать не обязывался.

– Станичный совдеп постановил обложить этой повинностью богатых и справных казаков. Думаем, что от этого ваш брат не обеднеет, – усмехнулся Кушаверов и, подняв голову, строго закончил: – Так вот, будь любезен выполнить распоряжение совдепа.

– А если не выполню, тогда что будет? Я ведь не богач, чтобы сухарями-то разбрасываться.

– Тогда посажу на высидку и заставлю сдать сухарей в три раза больше. Прибедняться тебе нечего. Ежели ты не туз, то и не шестерка.

– Так, так, – наливаясь злостью, произнес Каргин. – Командуешь, значит, Кушаверов?

– Ладно, хватит. Долго разговаривать с тобой мне некогда. Все тебе ясно? – пристально снизу вверх оглядел его Кушаверов своим единственным глазом и, не прощаясь, пошел от крыльца. Северьян, желая показать Каргину, что он здесь ни при чем, развел руками, постоял и пустился догонять Кушаверова.

Только они ушли, как заявился возмущенный Платон. Красный после бани, в исподней бязевой рубахе, перелез он прямо через забор из своей ограды и угрюмо осведомился:

– Ну, были гости?