Даурия

– Я это и без тебя знаю, – сказала, вздохнув, Лукерья и с явным сожалением сняла с себя чужие наряды. Но Никула еще долго крутился перед зеркалом, любуясь самим собой, и вслух рассуждал, что неплохо бы в такой одежде закатиться в гости к богатым сватам в Кутамару.

Утром он не удержался и вырядился снова как на свадьбу. Он хотел зайти показаться в таком виде и побалясничать к своему соседу, кузнецу Софрону. На дворе брезжил серенький утренний свет, когда Никула вышел, зевая и потягиваясь, на свое скрипучее крылечко. Он с огорчением увидел, что у Софрона еще наглухо закрыты ставни окон и над избою не вьется дымок. Он спустился с крылечка, побродил по двору и хотел было идти обратно в избу, но в это время где-то у Драгоценки яростно залаяли собаки, послышался топот скачущих лошадей. Топот слышался все ближе и ближе.

Не успел Никула дойти до ворот, как мимо него по улице с винтовками наперевес проскакали во весь карьер всадники с красными лентами на фуражках и папахах. На каменистой улице из-под подкованных конских копыт брызгали во все стороны синие искры.

– Партизаны! – ахнул Никула и, обливаясь холодком страха, кинулся в избу.

Но тут снова раздался на улице бешеный цокот копыт, и Никула услыхал обжигающий сердце крик:

– Стой!

Молясь всем святым, Никула продолжал бежать.

– Стой, стрелять буду!

У Никулы сразу подкосились ноги. «Вот влип так влип», – Сверлила его голову горькая мысль.

– А ну, шагай сюда! – скомандовал ему партизан на белой лошади, крутившейся у ворот.

Никула подошел и увидел молодое, искаженное злобой лицо и услыхал все тот же резкий, властный голос:

– Кто такой будешь?

– Никула Лопатин.

– Атаман, что ли?

– Что ты, паря, что ты! Сроду атаманом не был. Никула я – здешний житель.

– Что дурачком прикидываешься? По одежде вижу, что из богачей ты, из недорезанных.

Никула побелел и, не зная, что сказать, с минуту колебался. Но, видя, что партизан вскинул на него винтовку, закричал:

– Да ты, братец, по одеже-то не суди! Одежа эта с чужих плеч. Мне ее на сохранение дали.

– Кто дал? Купцы? Офицеры?

– Нет. Свои дали, соседи.

– Вот оно что! – нараспев протянул партизан и вдруг заорал таким свирепым голосом, что у Никулы екнула селезенка: – А ну, сымай, гад, сапоги и штаны сымай! Да моли Бога, что мне рук об тебя марать неохота.

Стоя поочередно то на одной, то на другой ноге, Никула быстро разделся. Партизан взял сапоги и шаровары, запихал их в переметные сумы седла и, пообещав еще вернуться, ускакал вслед за другими.

С лица Никулы медленно сошла мертвенная белизна. Он удрученно поскреб в затылке и поплелся в избу. Лукерья растапливала печку. Он тяжело плюхнулся на лавку, собрался с силами, пожаловался:

– А ведь меня, баба, раздели.

– Кто раздел?

– Да ведь партизаны пришли. Увидел меня один черт в ограде и обобрал как липку. Ты, говорит, кто такой будешь? Атаман? Офицер?.. Ведь это, баба, погибель наша. Вернуться он пообещал.

Лукерья замахнулась на него в сердцах ухватом, но тут же бросила ухват на залавок и запричитала.

– Да ты не вой, баба, чего уж. Выть-то теперь поздно, раз так получилось. Давай лучше все это барахло, будь оно проклято, прятать.

Никула схватил первый попавшийся узел и потащил его из избы на гумно. Следом за ним явилась туда с охапкой шуб и платьев Лукерья. Они наскоро раскидали соломенный омет, успели многое спрятать, пока совсем не рассвело.

Только они кое-как поуправились, как в поселок вступили главные силы партизан. Подгорная улица наполнилась цоканьем копыт, звоном оружия, глухим говором, криками команды. По четыре человека в ряд, плотно сомкнутыми колоннами шли по улице эскадрон за эскадроном. Увидев их, Никула снял шапку, перекрестился. Потом любопытство в нем взяло верх над страхом, и он подошел к своим воротам. Стараясь не быть замеченным, стал смотреть на суровых людей с красными ленточками на папахах и фуражках, с бантами на гимнастерках, шинелях, тужурках, дождевиках.

– Здорово, Никула! – вдруг окликнул его знакомый голос из одной колонны. Никула обернулся на голос и узнал Федота Муратова.

– Здорово, Федот, здоровенько! – обрадованно отозвался он и смело вышел за ворота. Федот покинул строй, подъехал к нему, и Никула долго жал снисходительно протянутую ему Федотову руку в черной кожаной перчатке с раструбами.

– Ну, как вы тут? Ждали нас?

– Ждали, паря, ждали! Я пуще всех дожидался. Хотели меня за это наши дружинники стукнуть, да спрятался я от них… А ты мне, Федот, скажи: сосед мой, Ромаха Улыбин, случайно не с вами?

– С нами, с нами. И Семен Забережный с нами, и Лукашка Ивачев. Наших в партизанах семнадцать человек.

– Ну, слава Богу!

– Что слава Богу?

– Да то, что вы живы, здоровы. Мы ведь, грешным делом, думали, что в партизанах все нехристи разные ходят, разбойники. А тут, оказывается, вон какие молодцы имеются.

Польщенный Федот усмехнулся:

– Ладно уж… Ты лучше, Никула, скажи, много наших в белые ушло?