Даурия

Когда Дашутка поняла, что больше не стреляют, она вылезла из канавы и, заливаясь слезами, подошла к покойнику. К ней подбежала Агапка. Вдвоем они уложили его в гроб, накрыли крышкой и, не переставая плакать, пошли в поселок. Увидев скачущих навстречу им партизан, Дашутка сказала:

– Ох, и наругаю же я их, если они знакомыми окажутся. Я им, бессовестным рожам, такого наговорю, что вовек не забудут. С бабами воевать вздумали…

Роман еще издали узнал Дашутку по красному полушалку с кистями. Узнала и она его.

– А ведь это, девка, Роман! – обрадовалась она. – Вот уж мы ему зададим жару.

Дашутка вытерла глаза рукавицей, торопливо поправила полушалок на голове и принялась грозить кулаком подъезжающему Роману.

– Вы что, с бабами вздумали воевать? С пьяных глаз, что ли?

– Это не мы с вами воевали, это дружинники отличились. Разве вы не видели, откуда в вас стреляли?

– Есть когда тут разглядывать.

– А кого это вы хороните?

– Да дедушку нашего. Наделали вы с вашей войной нам беды. Ведь он у нас из гроба вывалился. Мы его так на дороге и бросили. Ума не приложу, как мы теперь и похороним его сегодня. Солнце-то вот-вот закатится.

– А белые в поселке есть?

– Вчера приезжали, а сегодня не были.

– Ну, тогда мы поможем вам деда похоронить. Старик он у вас хороший был. Папаша-то твой не в него, – сказал Роман и приказал пяти партизанам ехать в поселок, пяти – на сопку, за кладбище, в дозор, а с остальными решил похоронить деда честь по чести.

Подъехав к гробу, партизаны спешились, подняли его на плечи и медленно двинулись в гору. Дашутка, Агапка и еще несколько девок шли за ними. Один из партизан, стараясь поудобнее подпереть гроб угловатым плечом, пошутил:

– Ехали, как говорится, на бал, а попали на похороны. Как бы только с этими похоронами мы сами покойниками не сделались.

– Ты эти свои дурацкие шуточки брось, – напустился на него Роман. – Надо совесть иметь.

На кладбище Роман сказал:

– Был этот дед в свое время неплохой вояка. Проводим его в могилу салютом.

И, опуская гроб в могилу, партизаны дали залп из винтовок. Похоронив чин чином старика, они вернулись в поселок. Аграфена Козулина встретила их на улице и обратилась к Роману:

– Раз схоронили вы дедушку, то заезжайте к нам помянуть его.

– Заедем? – спросил Роман у своих.

– Заедем, – согласно отозвались они, – хоть погреемся с дороги.

– Ну, хорошо, только ненадолго, – сказал Роман и завернул в козулинские ворота, не испытав при этом ни одного из тех чувств, с которыми глядел, бывало, в прежнее время и на эти ворота, и на дом с цветами на подоконниках.

Дашутка все время, пока Роман был у них, искала удобного случая поговорить с ним наедине. О многом хотелось его порасспрашивать, много порассказать. После того как сожгли семеновцы улыбинскую усадьбу, а мать и братишка Романа уехали к своим родственникам в Чалбутинскую, боялась Дашутка, что после войны Роман не вернется в Мунгаловский. Но поговорить по душам им так и не пришлось.

Когда Роман, поблагодарив ее мать за угощение, садился на коня, Дашутка, махнув рукой на людей, подошла к нему, спросила:

– Долго еще воевать-то будете? Так ведь и состаритесь на войне.

– Сколько придется, столько и будем. Ну, до свидания, – подал он Дашутке руку и шепнул, таясь от других: – Ты жди меня. Как-нибудь на днях я еще приеду. Тогда поговорим.

Но встретиться им больше не пришлось. На следующий день полк Романа был переброшен под Сретенск, где партизан теснили японские части.

…Обстрел дружинниками похоронной процессии наделал много шуму. Узнав об этом, партизаны вдоволь позлорадствовали над конфузом своих противников. Каргин решил оправдаться и донес по начальству, что в похоронную процессию стреляли не дружинники, а партизаны.

Через неделю в одной из белогвардейских газет была напечатана целая статья о том, что партизаны обстреливают мирное население, и в пример приводилась мунгаловская история, во время которой якобы перебили партизаны чуть не сотню стариков и старух.

– Вот это расписали! – дивились дружинники. – Из мухи слона сделали. – И спрашивали со смешком Каргина: – И когда это ты так ловко врать научился?

А ему и без этих насмешек было не по себе. Несусветная ложь белогвардейской газеты буквально ошеломила его. Стало ему совершенно очевидно, что нечем больше семеновцам агитировать против партизан, если решились они на эту дикую клевету.

XXV

После весенних и летних боев с партизанами орловская станичная дружина прослыла одной из самых боеспособных семеновских частей. Среди разношерстного атаманского воинства, либо наемного, либо насильно мобилизованного, была дружина редким исключением. Больше чем наполовину состояла она из богатых казаков. Спаянные ненавистью к партизанам, угрожавшим их жизненному благополучию, дрались эти люди с неизменным ожесточением и упорством. Где уговорами, а где и принуждением вели они за собой и менее справную часть казачества.