Давайте все убьём Констанцию

— Погоди.

Крамли встал и прикрепил мне на рубашку свой полицейский значок.

— И мы должны здесь сидеть, — проговорил Фриц, — и слушать третьесортную Нэнси Дрю…[118]

— Спрячь монокль, — распорядился Крамли.

Фриц спрятал монокль.

— Ну что, стажер?

Стажер прошел за стульями.

— Для начала, я Раттиган, гоню под дождем с двумя Книгами мертвых. Кто-то уже мертв, кто-то вот-вот умрет.

Я выложил книжки на зеркальную столешницу.

— Теперь нам всем известно, что одну из книжек с покойниками послал, в припадке тоски по прошлому, Шустро: попутать Констанцию. Она пускается в бегство от прошлого, от воспоминаний о своей стремительной, бурной, никчемной жизни.

— Можешь это повторить, — вставил Крамли.

Я замолчал.

— Прости, — сказал Крамли.

Я взял другую книжку, личную, недавний перечень телефонов.

— Но что, если Констанция, получив старую Книгу мертвых, перенеслась в прошлое, к былым печалям и потерям, и решила с ним покончить, уничтожить прежних знакомцев одного за другим? Что, если это она пометила красным фамилии, а потом обо всем забыла?

— Что, если? — Крамли вздохнул.

— Пусть придурок восторгается. — Фриц Вонг вставил монокль обратно в глаз и наклонился вперед. — Так Раттиган решает убить, покалечить или, по крайней мере, напугать свое собственное прошлое, ja?[119] — В его голосе слышалась характерная для немцев строгая озабоченность.

— Именно так полагается играть следующую сцену? — спросил я.

— Приключенческий жанр. — Фриц заинтересовался.

Я зашел за первый пустой стул.

— Здесь у нас тупик старой троллейбусной линии на Маунт-Лоу.

Фриц и Крамли кивнули, видя перед собой мумию, завернутую в газетные заголовки.

— Погоди. — Слепой Генри прищурился. — Порядок, я там.

— Здесь ее первый муж, первая крупная ошибка. И вот она взбирается на гору, чтобы стянуть газеты со своими прежними «я». Хватает газеты, как я хватал, и что-то кричит на прощанье. То ли обвал произошел от толчка, то ли от заключительного вопля, кто знает? Так или иначе, трамвайщик с Маунт-Лоу потонул в лавине плохих новостей. О'кей?

Я глянул на Крамли: его рот округлился в «о'кее». Он кивнул, Фриц тоже. Генри это уловил и сделал ободряющий жест.

— Стул номер два. Банкер-Хилл. Царица Калифия. Предсказывала будущее, гарантировала судьбу.

Я взялся за стул, словно собираясь подтолкнуть массивного слона на роликах.

— Констанция подняла крик у нее под дверью. Калифия не была убита, как не была убита египетская древность с горы Лоу. Разумеется, Раттиган на нее накричала, требовала забрать назад предсказания, гарантии будущего. Калифия развернула папирус — дорожную карту, Констанция отправилась следом, слепая, как летучая мышь, — прости, Генри, — и полная радостных надежд. Калифия лжет? Невозможно. Впереди радужное будущее? А как же! Позднее Констанция потребовала, чтобы та взяла свои слова обратно. Калифия признала свои ошибки, наврала что-то еще и осталась жива, но, разволновавшись, свалилась с лестницы и погибла. Это не убийство, это испуг.

— Это что касается Калифии, — проговорил Крамли, стараясь не показывать своего одобрения.

— Сцена третья, дубль первый, — объявил Фриц.

— Сцена третья, дубль первый, стул номер три. — Я переместился. — Исповедальня собора Святой Вибианы.

Фриц придвинулся ближе, монокль, как маяк, обрыскивал мою миниатюрную сцену. Кивком Фриц велел мне продолжать.

— А здесь великодушный брат Раттиган, который пытается наставить ее на стезю добродетели. Когда Калифия командовала «налево», он рявкал «направо»; грехи множились, вероятно, не один год, и наконец у него опустились руки и он отлучил Констанцию от церкви. Но она вернулась, беснуясь, требуя отпущения, выкрикивая: «очисть меня, прости собственную плоть и кровь, сжалься, уступи», но он зажал себе уши и на крик ответил криком; не от ее крика он умер, а от своего собственного.

— Это слова. — Фриц зажмурил один глаз, его монокль разил огненным кинжалом. — Докажи. Если тут снимается треклятый фильм, сочини момент истины. Скажи, почему ты так уверен, что священник стал жертвой собственного гнева?

— Черт, да кто тут детектив? — вмешался Крамли.

— Этот вот вундеркинд, — не глядя на него, протянул Фриц; обращенная на меня линза все так же сверкала. — От того, что он сейчас скажет, зависит, пройдет он или не пройдет.

— Я не на работу нанимаюсь, — откликнулся я.

— Ты ее уже получил. Или от ворот поворот. Я директор студии, а ты добиваешься сделки с судом. Откуда тебе известно, что священник сам довел себя до смерти?

Я выдохнул.

— Потому что я слышал его дыхание, глядел в лицо, видел, как он бежал. Он не переносил, как Констанция ныряет в волны, как выходит из воды в другом месте. Она была горячим воздухом пустыни, а он — туманом. Столкновение. Молния. Жертвы.

— И все из-за единственного священника и его единственной беспутной сестрицы?

— Святой. Грешница.

Фриц Вонг застыл с разгоряченным лицом, с нечестивой усмешкой на губах.

— Ты принят. Крамли?

Крамли посторонился, но в конце концов кивнул.

— Как доказательство? Сойдет. Что дальше?

Я переместился к следующему стулу.